15 марта 1963 года ультраправая военизированная группировка «Минитмены» (Minutemen) совершила акт устрашения, опубликовав так называемый «похоронный список» (in memoriam). В него вошли имена двадцати конгрессменов, поддержавших решение о ликвидации печально известного Комитета по расследованию антиамериканской деятельности (House Un-American Activities Committee) — органа, десятилетиями занимавшегося поиском «подрывных элементов» среди граждан США. Помимо публикации списка, активисты организации разослали анонимные открытки с угрозами частным лицам, заподозренным в связях с левыми движениями. На посланиях красовалась зловещая надпись: «Берегитесь, предатели — мы знаем, где вы живёте!» [1].

«Минитмены» были убеждены, что американское правительство уже захвачено коммунистическими агентами, подменившими собой законную конституционную республику. Они позиционировали себя как «добровольных борцов за свободу», действующих в связке с Комитетом по расследованию антиамериканской деятельности и ФБР.  Их методы включали: слежку за профсоюзами, правозащитными движениями и левыми активистами; создание тайных ячеек по всей стране; подготовку к масштабной партизанской войне против «оккупантов». Главной мишенью «Минитменов» было так называемое «Невидимое правительство» (Invisible Government) — заговорщическая структура, которая, по их мнению, тайно управляла США. В современной терминологии это напоминает теорию о «Глубинном государстве» (Deep State), но с ключевым отличием: ультраправые 1960-х видели в «невидимых кукловодах» не бюрократов-карьеристов, а прямых агентов Москвы [2].

Для ультраправых движений середины XX века коммунизм и социальные программы «Нового курса» представляли единую угрозу – они видели в них тотальное наступление на традиционные американские свободы [3]. Парадокс их позиции заключался в том, что, называя себя «антиправительственными», эти группировки фактически поддерживали репрессивный аппарат государства – они охотно сотрудничали с ФБР и другими силовыми структурами в преследовании левых активистов. Их протест был направлен не против государственной власти как таковой, а против тех её функций, которые они считали «социалистическими»: прогрессивного налогообложения, социальных программ и мер по сокращению экономического неравенства [4].

К середине 1960-х годов альянс ультраправых группировок с органами безопасности начал распадаться. Лидеры радикальных движений, некогда копировавшие структуру и методы ФБР, теперь видели в нём угрозу. Основатель «Минитменов» Роберт Депу (Robert Depugh), ранее восхищавшийся бюро, стал клеймить его в качестве «троянского коня» тайного «оккупационного правительства» [5].

Этот раскол ознаменовал важный поворот: если в начале Холодной войны крайне правые видели в ФБР союзника против «красной угрозы», то к концу XX века недоверие к федеральным властям стало краеугольным камнем ополченческого движения (militia movement). Именно эта идеология питала радикализацию группировок, приводила к кровавым столкновениям с властями и призывам к вооружённому сопротивлению «тирании Вашингтона». Таким образом, трансформация ультраправого дискурса — от поддержки репрессивного аппарата до борьбы с ним — отразивший кризис доверия к институтам власти в американском обществе.

Раньше консервативные избиратели традиционно воспринимали ФБР как защитника закона и порядка. Однако сегодня движение MAGA (Make America Great Again), позиционирующее себя как восстание против «антиамериканской элиты», открыто объявило ФБР и «Глубинное государство» (Deep State) врагами народа. Антифэбээровская риторика, ранее характерная для ультралевых и либертарианцев, теперь стала мейнстримом в правой среде. Это отражает не только радикализацию консервативного лагеря, но и широкое общественное недоверие к ФБР, которое всё чаще воспринимается как репрессивный инструмент политической борьбы. Р еспубликанка от Джорджии Марджори Тейлор Грин (Marjorie Taylor Greene), известная своей агрессивной риторикой против трансгендеров, мигрантов и защитников Палестины, стала продавать футболки с лозунгами «Снять ФБР с довольствия» (Defund the FBI) и «Враг Государства» (Enemy of the State) после обыска в Мар-а-Лаго [6]. Это показывает, как правые популисты используют недовольство ФБР для мобилизации своей базы, даже не будучи классическими либертарианцами. Каш Пател (Kash Patel), бывший чиновник администрации Трампа и потенциальный кандидат на пост директора ФБР, подогрел эти настроения, пообещав «разгромить Глубинное государство» и привлечь к ответственности «заговорщиков» [7].

Реакция правых и сторонников «Возвращения Великой Америки» отражает не столько стремление к победе, сколько антидемократическую борьбу за власть, ведущую к двум ключевым последствиям: усилению репрессивного аппарата (расширение государственной слежки и подавления инакомыслия) и демонтажу социальных механизмов (системное разрушение системы распределения общественных благ). Эти процессы подпитывают ультраправую риторику, одновременно углубляя кризис доверия общества к власти. Более того, под удар попадает административный аппарат и остатки системы гособеспечения – эта система десятилетиями деградировала из-за приватизаций и хронического недофинансирования, а теперь рискует быть окончательно ликвидированной [8].


Концепция «Глубинного государства», хотя и имеющая давние исторические корни в американской политической традиции, была популяризирована Дональдом Трампом во время его первого президентского срока как обозначение предполагаемой сети теневых элит, координирующих сопротивление его администрации  [9]. В трамповской интерпретации этот заговор включал оппозиционеров в разведывательном сообществе (особенно в ФБР), высокопоставленных чиновников Министерства внутренней безопасности (Department of Homeland Security) и Министерства юстиции (Justice Department), которые якобы распространяли ложные разведданные и использовали судебную систему и СМИ для атак на Трампа и его союзников в сговоре с Демократической партией.  Эта современная версия концепции перекликается с давними правыми теориями заговора, такими как идеи «глобализма» (one-worldism), «невидимого правительства» (invisible government) и «Нового мирового порядка» (New World Order), которые десятилетиями циркулировали в ультраконсервативных кругах. Таким образом, риторика Трампа не создала, но систематизировала уже существующие в консервативной среде представления, превратив их в мощный инструмент политической борьбы [10].

Понятие «глубинное государство» – это калька с турецкого derin devlet («государство в государстве»). Этот термин возник ещё в поздний период Османской империи, обозначая теневые, недемократические механизмы власти, в которых были задействованы военные, бюрократы и криминальные структуры [11]. Однако идея о тайном параллельном правительстве, обладающем реальной властью, глубоко укоренена и в американской политической традиции. Вторая волна «Красной угрозы» (Red Scare) в середине XX века стала ключевым моментом: ФБР активно нагнетало страх перед «коммунистической инфильтрацией»; граждан призывали «быть начеку» против «подрывных элементов» [12]. Ультраконсерваторы переосмыслили этот нарратив, соединив либертарианский антиэтатизм (недоверие к государству) и авторитарный антикоммунизм (готовность к силовому подавлению «внутренних врагов»). Таким образом, современная американская версия «Глубинного государства» – это сплав исторического зарубежного понятия и местных конспирологических традиций, которые периодически актуализируются в моменты политической нестабильности.

Для американских ультраконсерваторов периода «Второй красной угрозы» внутренняя подрывная деятельность представлялась более опасной, чем внешняя коммунистическая экспансия [13]. В их мировоззрении сформировался четкий дуализм: «Хорошее государство» олицетворялось силовыми структурами (ФБР) и персонифицировалось в фигурах главного «охотника на ведьм» сенатора Джозефа Маккарти (Joseph McCarthy) и «непоколебимого стража порядка» директора ФБР Эдгара Гувера (Edgar Hoover), выступавших в качестве щита традиционных американских ценностей; «Плохое государство» ассоциировалось с наследием «Нового курса» Франклина Рузвельта и воспринималось в качестве «Троянского коня» коммунистической идеологии, инструмента постепенной советизации Америки и угрозы тотального этатизма. Эти взгляды стали идеологической основой для военизированных группировок («Минитмены»), ультраправых организаций («Общество Джона Бёрча») и концепции превентивного подавления инакомыслия. Парадоксальным образом, борясь с «тоталитарной угрозой», эти движения сами заложили фундамент для антидемократического полицейского государства, где гражданские свободы приносились в жертву «безопасности», политический сыск становился нормой, а конспирологическое мышление определяет политику. Этот исторический прецедент показывает, как риторика «защиты от угрозы» может трансформироваться в инструмент авторитарной трансформации государства.


Правые радикалы середины XX века активно поддерживали экспансию полномочий ФБР, выступая за беспрепятственную слежку и подавление инакомыслия во имя «национальной безопасности». Этот процесс опирался на три ключевые силы: 1) националистический бизнес, видевший в «Новом курсе» угрозу свободному рынку; 2) сегрегационистские движения, сопротивлявшиеся десегрегации; 3) Низовые антикоммунистические группы, ставшие массовой базой движения [14]. Двойная стратегия ультраконсерваторов делилась на: внутреннюю (кооперация с ФБР в охоте на «коммунистических агентов», систематическая демонизация социальных программ в качестве «троянского коня» СССР, постепенная криминализация левой активности) и внешнюю (поддержка агрессивных интервенций в Латинской Америке и Юго-Восточной Азии, оправдание тайных операций ЦРУ против «Красной угрозы»). В итоге это привело к зарождению авторитаризма ФБР под руководством Эдгара Гувера (легализовало превентивные репрессии под видом борьбы с «всепроникающим коммунизмом», создало прецедент тотальной слежки за гражданским обществом) и предоставило ультраправым идеологическое прикрытие, смешав ярый антикоммунизм, либертарианскую риторику и фактическую поддержку авторитарных мер [15].

Этот союз с репрессивным аппаратом государства носил сугубо прагматичный характер — ультраправые группы цинично эксплуатировали государственные институты для подавления левых оппонентов, при этом риторически декларируя приверженность идеям ограниченного правительства, когда это соответствовало их интересам. Ярким примером такой двойственности служит их позиция в послевоенные годы: пропагандируя принципы свободного рынка, они одновременно одобряли расширение полномочий ФБР для борьбы с «подрывными элементами». К 1950-м годам бюро значительно усилило свой надзорный потенциал благодаря таким инструментам, как «Закон о лояльности» (Loyalty Order), который санкционировал масштабные расследования федеральных служащих [16]. В этом процессе Комитет по антиамериканской деятельности действовал в тесном тандеме с ФБР, преследуя активистов и организации, заподозренные в связях с коммунистами. Эта избирательная позиция наглядно демонстрирует суть ультраправого антиэтатизма: активное использование карательного аппарата государства для нейтрализации левых движений при одновременном сопротивлении любым попыткам социально-экономического перераспределения.

Понятие «коммунистической угрозы» оставалось довольно размытым и всеобъемлющим элементом американской консервативной политики, объединяя самые разные страхи — от сексуальной раскрепощенности до расовой интеграции. Однако внутри ультраконсервативных кругов не существовало единого мнения о её «истинной природе»: одни видели в ней политическую проблему, другие — расовую [17].

Для расистски настроенных консерваторов коммунистическая угроза неразрывно сливалась с представлением о «еврейском заговоре». Эта концепция получила псевдонаучное обоснование в книге «Железный занавес над Америкой» (The Iron Curtain over America), написанной Джоном Бити (John O. Beaty) — офицером военной разведки времен Второй мировой войны. Его работа стала идеологической основой теории о «Сионистском оккупационном правительстве» (Zionist Occupation Government, ZOG), утверждающей, будто еврейская элита тайно контролирует власть в США с целью уничтожения расовой иерархии и подчинения белого христианского большинства [18].

Ультраконсервативные организации, включая печально известное «Общество Джона Бёрча» (John Birch Society), хотя и избегали откровенно расистской риторики, тем не менее активно продвигали теорию о тайном проникновении враждебных сил в государственный аппарат. Эти группы утверждали, что скрытые враги сознательно продвигают коллективистскую идеологию, подрывая американские ценности. Особенно показательными были заявления основателя общества Роберта Уэлша (Robert Welch), который, не стесняясь, распространял сфальсифицированные данные о том, что «от 70 до 90% сотрудников Министерства здравоохранения, образования и социального обеспечения являются коммунистами» [19]. Паранойя достигала таких масштабов, что даже республиканского президента Дуайта Эйзенхауэра (Dwight David Eisenhower) обвиняли в получении прямых указаний из Кремля [20], что демонстрировало радикализацию антикоммунистического дискурса в консервативных кругах.

Несмотря на внутренние разногласия, обе фракции ультраправого движения демонстрировали удивительное единство в поддержке ФБР и его многолетнего директора [21]. Особенно показательным было отношение «Общества Джона Бёрча» (John Birch Society), которое систематически пропагандировало книгу Эдгара Гувера «Мастера обмана» (Masters of Deceit), включая её в каждый номер своего ежемесячного бюллетеня «Американское мнение» (American Opinion) [22]. Примечательно, что даже откровенно расистские организации вроде «Соединённых кланов Америки» (United Klans of America) восхваляли Гувера – их официальное издание «Огненный крест» (The Fiery Cross) изображало директора ФБР как ключевого союзника в борьбе за «господство белых», утверждая, что он разоблачает «коммунистические корни» Движения за гражданские права (Civil Rights Movement) [23]. Апофеозом этого неожиданного культа личности стало заявление основателя Американской нацистской партии (American Nazi Party) Джорджа Линкольна Рокуэлла (George Lincoln Rockwell), публично провозгласившего: «Хайль Гувер!» – тем самым возведя директора ФБР в ранг символа борьбы с «Красной угрозой» [24].


К середине 1960-х годов, по мере усиления слежки ФБР за правыми радикалами, образ Эдгара Гувера и его ведомства претерпел разительную метаморфозу. Из «святого покровителя ультраправых» [25] директор ФБР превратился в их глазах в главного антагониста – живое воплощение «Невидимого правительства» (Invisible Government), которое, по убеждению радикалов, захватило контроль над американским государством [26].

Федеральное бюро расследований впервые приступило к мониторингу фашистских организаций в период Второй мировой войны, продолжив ограниченное наблюдение за ультраправыми и радикальными антикоммунистическими группировками в послевоенные десятилетия. Интенсивность оперативной работы резко возросла в 1960-е годы в ответ на активизацию вооружённых формирований, включая парамилитарные организации «Минитмены» и возрождённый «Ку-клукс-клан». Эти структуры, выступавшие против федеральной политики расовой интеграции, систематически применяли насилие против активистов движения за гражданские права и афроамериканских сообществ. Эскалация экстремизма послужила основанием для запуска в 1964 году специальной программы COINTELPRO-White Hate, действовавшей до 1971 года. В этот же период – причем с еще большей интенсивностью - ФБР проводило активное проникновение в левые организации, включая социалистические группы, движения за гражданские права и антивоенных активистов [27]. Однако еще до подобной эскалации оперативной деятельности, некоторые ультраправые формирования начали фиксировать случаи внедрения информаторов в свои ряды и задерживать агентов ФБР, занимавшихся записью автомобильных номеров возле мест проведения собраний. Особенно резкой критике подвергли ФБР расистские военизированные группировки. Например, Национальная партия прав штатов (National States Rights Party) открыто обвиняла ФБР, саркастически переименовывая его в «Федеральное бюро интеграции» (Federal Bureau of Integration) [28], что отражало их восприятие ведомства как инструмента принудительной расовой десегрегации.

Разоблачение программы COINTELPRO и её влияния на ультраправые силы проявилось не сразу. Хотя это было трудно не заметить, но некоторые лидеры Ку-клукс-клана, например Великий Маг (Imperial Wizard) «Соединённых кланов Америки» (United Klans of America) Роберт Шелтон (Robert Marvin Shelton), отказывались верить доказательствам. Шелтон и другие пересмотрели свое мнение только после того, как группа антивоенных активистов ворвалась в архив и случайно обнаружила тайные операции ФБР. В своей речи 1971 года Шелтон осудил своих новых врагов: «ФБР, дамы и господа, больше не является уважаемой и почетной рукой правосудия, которой оно когда-то казалось, оно – пешка глобалистов... и мы намерены бороться с ними до тех пор, пока они продолжают бороться с нами» [29] Враждебность, а порой и открытая война определяли отношения ультраправых с ФБР на протяжении 1970-х и 1980-х годов. По мере роста воинственности ультраправых ФБР отвечало на это масштабными репрессиями и внедрением информаторов и тайных агентов [30].

Разоблачение тайных операций ФБР против ультраправых организаций углубило чувство предательства и антиправительственных настроений в их среде. Особую роль в формировании этой враждебности сыграла осада Маунт-Кармел (Waco Siege), где совместная операция ФБР и Бюро алкоголя, табака, огнестрельного оружия и взрывчатых веществ (Bureau of Alcohol, Tobacco, Firearms, and Explosives) привела к гибели более 80 человек, включая женщин и детей. Чрезмерное применение силы федеральными агентами не только спровоцировало волну возмущения, но и объединило различные консервативные и ультраправые группы вокруг общего нарратива о государственных репрессиях. Этот инцидент стал катализатором для слияния традиционной консервативной критики — включающей протесты против ограничения права на оружие, федерального контроля над землями, высоких налогов и ущемления религиозных свобод — с радикальным антиправительственным недовольством [31].


Трагедия в Маунт-Кармел стала катализатором для формирования радикального ополченческого движения в США, трансформировав локальный конфликт в мощный символ «государственного террора». Кровавый финал 51-дневной осады, завершившийся гибелью 76 человек (включая 25 детей), не просто шокировал американскую общественность – он кристаллизовал в ультраправой среде образ федерального правительства в качестве карательной машины, готовой уничтожать инакомыслящих. В течение 1994-1995 годов движение пережило беспрецедентный рост, пополнившись десятками тысяч новых членов, объединенных апокалиптическими нарративами «предательской элите». Эти идеологические конструкции, тщательно культивируемые медиа-продюсерами, представляли ополченцев как последних защитников «истинной Америки» против якобы паразитического режима, методично разрушающего Вторую поправку и традиционные ценности [32]. Осада Маунт-Кармел стала причиной консолидации разрозненных ультраправых групп – от христианских идентитаристов до неонацистов и либертарианских милитаристов.

Ополченческое движение 1990-х годов часто характеризуется самыми крайними параноидальными фантазиями. Разрозненные и слабо связанные друг с другом группы воинствующих активистов обменивались слухами и другими «разведданными» через коротковолновое радио, информационные бюллетени и факсимильную сеть по всей стране – факсы передавали конспирологические сообщения о войсках Организации Объединенных Наций (United Nations), тайно размещенных на территории США и посягающих на ее суверенитет; «черных вертолетах» (black helicopters), транспортирующих правительственных агентов для проведения рейдов; ложных терактах, планируемых ФБР для дискредитации движения ополчения; картах лагерей Федерального агентства по управлению в чрезвычайных ситуациях (Federal Emergency Management Agency), которые будут использоваться для интернирования патриотичных американцев, пытающихся сопротивляться «Новому мировому порядку» [33].

Эти фантазии, при всей своей экстремальной параноидальности, не возникали на пустом месте — они эксплуатировали реальные тревоги американского общества 1990-х: усиление силового блока (штурм Маунт-Кармел, события в Руби-Ридж); эрозия национального суверенитета (рост влияния международных организаций); бесконтрольная власть корпораций и бюрократии; расширение правительственно слежки; агрессивные методы контрразведки против гражданских активистов. Как отмечают исследователи [34], именно это сочетание действительных проблем с иррациональными страхами создавало «идеальную питательную среду» для теорий заговора. Ополченцы ошибались в деталях («черные вертолеты», лагеря Федерального агентства по управлению в чрезвычайных ситуациях), но точно улавливали тенденцию к усилению государственного контроля — что и делало их риторику столь убедительной для определенных слоев населения.

Ополченческое движение демонстрировало парадоксальную позицию: его участники отказывались признавать себя частью более широкой системы угнетения, предпочитая изображать себя «единственными жертвами» [35] государственных репрессий. При этом они полностью игнорировали: структурные экономические неравенства, влиявшие на их положение; параллели между милитаризацией полиции и расистской криминализацией; общие механизмы государственного насилия, затрагивавшие другие группы.  Как отмечают Лоундес (Joseph Lowndes) и ХоСанг (Daniel Martinez HoSang) в анализе постобамовской волны ополченцев, эта избирательность отражала ключевую динамику: сокращение социальных функций государства; одновременное усиление репрессивного аппарата; влияние расистской риторики, демонизировавшей систему социального обеспечения. [36] Ополченцы создали уникальную самоподдерживающую мифологию: одновременно жертвы государственного произвола; единственные «подлинные» защитники правопорядка; «последний оплот» против тирании (по их определению). Этот нарратив, как показывают исследования, позволял им: легитимизировать вооруженные формирования; претендовать на исключительное право «защиты нации»; игнорировать системный характер государственного насилия, затрагивавшего маргинализированные группы. [37]

Парадокс ополченческого движения заключался в том, что, яростно осуждая «полицейское государство», его участники сами способствовали созданию тех самых репрессивных механизмов, против которых якобы боролись. Их риторика о «тираническом правительстве» игнорировала тот факт, что именно ультраправые десятилетиями поддерживали расширение полицейских полномочий – от системы массовой слежки до милитаризации правоохранительных органов и практики безнаказанного применения силы. Хотя усиление аппарата государственной безопасности принималось двумя ведущими политическими партиями, именно консервативные круги сыграли ключевую роль не только в его идеологическом обосновании, но и в создании параллельных внеинституциональных структур, фактически дублирующих карательные функции государства, но без каких-либо правовых ограничений. Эта историческая слепота превратила ополченцев в своеобразных могильщиков тех самых гражданских свобод, защиту которых они декларировали.


Критика правых против «Нового мирового порядка» в 1990-е годы коренилась в наследии ультраконсервативной низовой «красной угрозы» 1950-х годов и заговоров «невидимого правительства», способствовавших правому сдвигу во внутренней политике США и периоду интенсивных политических репрессий. В то же время критика отражала противоречия эпохи после Холодной войны, когда ультраконсервативные цели были реализованы при президенте-демократе, а не при президенте-республиканце. Администрация Клинтона продолжила нападки на профсоюзы, ускорила дерегулирование, которое позволило перевести производство и рабочие места в другие страны, милитаризировала американо-мексиканскую границу и, что особенно важно, реструктурировала систему социального обеспечения [38].

Ярким примером этой тенденции стала ликвидация в 1996 году программы «Поддержка семей с детьми-иждивенцами» (Aid to Families with Dependent Children) – одного из последних элементов наследия Нового курса. Консерваторы десятилетиями демонизировали программу «Поддержки семей с детьми-иждивенцами», изображая её как воплощение государственного расточительства и морального упадка, при этом активно эксплуатируя расистские стереотипы о так называемых «бездельниках» (welfare queens) –  якобы безответственных чернокожих матерях-одиночках, злоупотребляющих системой. Однако реальные масштабы программы были крайне незначительны: на пике своего развития в 1994 финансовом году на выполнение программы «Поддержки семей с детьми-иждивенцами» приходилось менее 1% федерального бюджета. Замена программы «Поддержки семей с детьми-иждивенцами» на программу «Временная помощь нуждающимся семьям» (Temporary Assistance for Needy Families) ознаменовала переход от системы социальной поддержки к карательной модели, введя жесткие трудовые требования и строгие временные ограничения на получение пособий, что привело к резкому сокращению числа получателей помощи [39].

Анализ Берлета (Chip Berlet) и Лайонса (Matthew Lyons) [40,41] вскрывает поразительный политический парадокс 1990-х: администрация Клинтона, воплотившая многие ультраконсервативные требования – от дерегуляции экономики до демонтажа системы социальной защиты – стала катализатором не ослабления, а радикализации правого протеста. Ирония заключалась в том, что достижение ключевых целей лишь усиливало в среде ультраправых ощущение маргинализации, подпитывая нарратив о «предательстве элит». Эта самовоспроизводящаяся динамика проявилась в особой риторике «сверх-индивидуализма», где государственная помощь изображалась не просто пороком, но инструментом тотального контроля – «наркотиком зависимости», намеренно создаваемым правительством для порабощения граждан, причем подобная риторика неизменно приобретала расово окрашенный характер. Как убедительно демонстрируют ХоСанг и Лоундес, подобная идеология порождала самоусиливающийся цикл: каждый успех в сокращении социальных расходов создавал новые слои обездоленных, которые, лишенные государственной поддержки, становились легкой добычей для антиправительственной пропаганды, тем самым расширяя социальную базу ультраправых движений [42].

Рут Уилсон Гилмор метко обозначает этот феномен как формирование «антигосударства» (anti-state state) – парадоксальной системы власти, где политические акторы укрепляют свою легитимность через риторическое отрицание государства, одновременно беспрецедентно наращивая его карательный аппарат [43]. В этой логике тюрьмы, полицейские структуры и военный комплекс не просто расширяются, а становятся доминирующими формами государственного присутствия, вытесняя социальные функции правительства. Результатом становится постепенная эрозия представлений о государстве как гаранте общественного благосостояния и его редукция до инструмента принуждения, где любые коллективные решения подменяются мерами безопасности, а гражданские права – режимом тотального контроля.

Движение ополченцев воплотило в себе эту кризисную трансформацию государственной легитимности, бросив вызов монополии государства на насилие и выдвинув радикальный проект «репрессивной децентрализации». В их идеологии вооруженный «народ» (по сути – узкая группа белых мужчин) претендовал не на упразднение карательных механизмов, а на их приватизацию и перераспределение в локальные сообщества. Это породило своеобразный парадокс: формально отвергая «большое правительство», ополченцы фактически дублировали его репрессивные функции, создавая параллельные структуры внеправового насилия. Их риторика «сопротивления тирании» маскировала архаичную утопию патриархального порядка, где полицейские полномочия переносились в частную сферу домохозяйств, а «свобода» сводилась к вооруженному самоуправлению. Таким образом, под видом антигосударственного протеста происходило не устранение, а фрагментация аппарата принуждения, где способность к вооруженному насилию становилась главным критерием гражданственности.


Назначение Каша Патела на пост директора ФБР сопровождалось провокационным заявлением о превращении штаб-квартиры ведомства в «музей глубинного государства» (museum of the deep state) [44], что символизировало радикальный разрыв с традициями бюрократического нейтралитета. Этот риторический жест, преподносимый как борьба с коррумпированной элитой, создал парадоксальный образ самого ФБР как антисистемного института, где отказ от профессиональных норм и откровенная политическая ангажированность стали выдаваться за добродетели. Пател мастерски эксплуатировал миф «ФБР вне политики» – всегда бывший скорее идеализированной конструкцией, чем реальной практикой – трансформируя откровенное подхалимство и партийную пристрастность в новую модель «прямого действия» против мнимых врагов администрации. Позиционирование Каша Патела в качестве «борца с элитами» при одновременном контроле над мощнейшим инструментом государственного принуждения раскрывает суть современного популизма: революционную риторику на службе авторитарных практик.

В действительности, несмотря на популистские заявления таких фигур, как Марджори Тейлор Грин и Каш Патель, ФБР продолжает функционировать в привычном режиме — ни о каком реальном сокращении финансирования или создании «Музея глубинного государства» речи не идет. Напротив, Каш Патель недавно заявил о впечатляющих успехах в «реабилитации» имиджа ведомства, утверждая, что поток кандидатов на службу достиг рекордных показателей. «Сегодня хорошие полицейские снова могут быть полицейскими», заявил он [45], намекая на якобы состоявшееся очищение бюро от политизированных элементов. Однако эти заявления отражают риторическую стратегию, чем реальные изменения — ФБР остается мощным инструментом государственного принуждения, лишь прикрывающимся новым популистским дискурсом.

Так называемые «хорошие» агенты ФБР демонстрируют избирательную активность: они сутками корпят над обработкой «файлов Эпштейна» [46], затягивая выполнение требований «Закона о свободе информации», в то время как администрация Трампа использует этот процесс в пропагандистских целях, преподнося его своей базе MAGA и сторонникам QAnon как «разоблачение Глубинного государства». Параллельно бюро проявляет куда более оперативную инициативу в таких вопросах, как апрельский арест судьи из Висконсина – её обвинили в препятствовании правосудию за то, что она выдворила нелегального иммигранта из зала суда до прибытия агентов Службы иммиграционного и таможенного контроля (Immigration and Customs Enforcement) [48]. Этот показательный арест, по мнению экспертов, был призван запугать судейский корпус и подавить любое сопротивление массовым депортациям, проводимым администрацией. Таким образом, ФБР демонстрирует двойной стандарт: вялость в расследованиях, способных скомпрометировать элиты, и рвение в делах, соответствующих политической повестке текущей власти.

Тем временем совместная инициатива Трампа и Маска по созданию «Департамента эффективности правительства» (Department of Government Efficiency) развернула настоящую кадровую чистку в госаппарате, где массовые увольнения федеральных служащих сопровождаются атмосферой страха и принуждения – всё под предлогом «оптимизации» бюджета. Особую угрозу эта кампания представляет для ключевых социальных программ: Министерство образования, Medicaid, программа продовольственной помощи для малоимущих семей и системы экстренной социальной поддержки [49].

Теории заговора о «Глубинном государстве» позволили движению MAGA сохранить бунтарский имидж и мобилизовать свою массовую базу, даже после превращения в доминирующее течение Республиканской партии. Однако текущая стратегия противостояния федеральному правительству демонстрирует свою ограниченность. Как метко заметил консервативный аналитик National Review, «увольнение левых бюрократов приносит моральное удовлетворение, но сэкономленные Департаментом эффективности правительства средства – это всего лишь мелочь, найденная в диванных подушках: приятный бонус, но не решение проблемы бюджетного дефицита» [50]. Этот подход, сочетающий популистскую риторику с фискальной безответственностью, ставит под вопрос долгосрочную устойчивость антиправительственного курса, который, несмотря на всю свою популярность среди базы, не предлагает реальной альтернативы существующей системе государственного управления.

Даже Стив Бэннон (Steve Bannon), главный идеолог теории «Глубинного государства», вынужден признать противоречивость радикального антиэтатизма. В эфире своего подкаста «War Room» он, с одной стороны, призывает американцев «перестать ныть о пособиях», но с другой – осторожно предупреждает: «Слишком много сторонников MAGA зависят от Medicaid... Здесь нельзя просто взять и пустить под нож» [51,52]. Это признание раскрывает фундаментальное противоречие правого популизма – риторика о демонтаже «административного государства» сталкивается с политической реальностью, где значительная часть электоральной базы движения зависит именно от тех государственных программ, которые оно обещает ликвидировать. Стив Бэннон, таким образом, оказывается перед дилеммой: как сохранить радикальную антиправительственную риторику, не лишившись поддержки тех самых избирателей, чье благополучие зависит от этого самого правительства.

За фасадом антиправительственной риторики ультраправых скрывается не столько отрицание государственной власти как таковой, сколько проект ее радикального переустройства. Исторический анализ [53] выявляет парадокс: от эпохи маккартизма с его «Красной угрозой» и культом Гуверовского ФБР до современных призывов «Снять ФБР с довольствия», ультраправые движения демонстрируют цикличную модель – попеременное сотрудничество и конфронтация с репрессивными институтами государства. Их численность и влияние неизменно росли параллельно с экспансией силовых структур – будь то милитаризация полиции, увеличение числа заключенных или возвращение ветеранов боевых действий, при этом экономическое неравенство и антидемократический реваншизм служили питательной средой для радикализации. Современная кампания против ФБР представляет собой не борьбу с репрессивным аппаратом как таковым, а попытку его приватизации – перехода от формально универсальных (хотя и неравных) государственных институтов к авторитарно-патриархальной модели контроля. Этот проект предполагает систематическое замещение социальных функций государства карательными практиками, локализацию власти в руках вооруженных «глав семей» и негласную расовую сегрегацию как принцип общественного устройства. Таким образом, под маской антигосударственного популизма скрывается программа архаизации насилия, где полицейские полномочия делегируются вооруженным доминирующим группам, а социальная ответственность государства сводится к нулю.

1. Robert H. Collins, "Minutemen warned on 'CIA-backed Rivals,” St. Louis Post-Dispatch, October 20, 1968; Some of the cards swapped the phrase “traitors beware” to “Jews beware.” Documentation of this can be found in archived FBI surveillance of people associated with this group. See "Kenneth Goff Denver 4," FBI files for Kenneth Goff, https://archive.org/details/KennethGoff/Goff%2C%20Kenneth-Denver-4/page/n59/mode/2up?view=theater.
2. J. Harry Jones, Jr. The Minutemen (Doubleday, 1968) and Robert DePugh, Blueprint for Victory (Self-published, 1966), for the Minutemen’s methods.
3. DePugh, Blueprint for Victory, 92.
4. Sara Diamond, Roads to Dominion: Right-Wing Movements and Political Power in the United States (Guilford Press, 1995), 9; John S. Huntington, Far-Right Vanguard: The Radical Roots of Modern Conservatism (Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 2021), 1-12, for more on the Right’s selective anti-statism.
5. Jones, Jr., The Minutemen, 55.
6. “Shop,” Marjorie Taylor Greene for America, accessed April 6, 2025, https://secure.winred.com/marjorie-taylor-greene-s-people-over-politicians-c/storefront.
7. Eric Tucker and Alan Suderman, “Trump names loyalist Kash Patel as FBI director to help with effort to upend law enforcement,” PBS, November, 30, 2024, https://www.pbs.org/newshour/politics/trump-names-loyalist-kash-patel-as-fbi-director-to-help-with-effort-to-upend-law-enforcement.
8. Elaine Kamarck, "Is Government Too Big? Reflections on the Size and Composition of Today’s Federal Government," Brookings Institution, January 28, 2025, https://www.brookings.edu/articles/is-government-too-big-reflections-on-the-size-and-composition-of-todays-federal-government/.
9. Julie Hirschfeld Davis, “Rumblings of a ‘Deep State’ Undermining Trump? It Was a Foreign Concept,” The New York Times, March 6, 2017, https://www.nytimes.com/2017/03/06/us/politics/deep-state-trump.html.
10. Heather Hendershot, What's Fair on the Air? Cold War Right-Wing Broadcasting and the Public Interest (University of Chicago Press, 2011), 66-101; D.J. Mulloy, The World of the John Birch Society: Conspiracy, Conservatism and the Cold War (Vanderbilt University Press, 2014), 53-68; Chip Berlet and Matthew N. Lyons, Right-Wing Populism in America: Too Close for Comfort (Guilford Press, 2000), 287-304, for histories of the longevity of these concepts on the Right.
11. Ryan Gingeras, “Last Rites for a ‘Pure Bandit’: Clandestine Service, Historiography, and the Origins of the Turkish ‘Deep State,’” Past & Present 206 (2010): 151–74, http://www.jstor.org/stable/40586942.
12. J. Edgar Hoover, Masters of Deceit (Holt, Rinehart and Winston, 1958), 309, for an example of how the FBI encouraged private citizens to assist the Bureau in monitoring subversive activities.
13. Kim Phillips-Fein, "Ultras: The rise of America's far right," The Nation, January 11, 2022, https://www.thenation.com/article/society/john-huntington-far-right-vanguard/.
14. Berlet and Lyons, Right-Wing Populism in America, 164-70
15. Ivan Greenberg, Surveillance in America: Critical Analysis of the FBI, 1920 to the Present (The Rowman & Littlefield Publishing Group, 2012).
16. Berlet and Lyons, Right-Wing Populism in America, 158.
17. David Austin Walsh, Taking America Back: The Conservative Movement and the Far Right (Yale University Press, 2024), for recent scholarship on factions within ultraconservatism.
18. Jaclyn Fox and Carolyn Gallaher, “Conspiracy for the Masses: Mapping a QAnon Lockdown Network,” The Public Eye, January 29, 2021, https://politicalresearch.org/2021/01/29/conspiracy-masses/.
19. "Minutes from ‘A Confidential Report to Members of The Council of The John Birch Society,’" FBI files on John Birch Society, January 1, 1960.
20. Mulloy, The World of the John Birch Society, 12-13.
21. Historian Beverly Gage describes Hoover as the “patron saint of the Far Right.” Beverly Gage, G-Man: J. Edgar Hoover and the American Century (New York: Penguin Press, 2022), 508-19.
22. “Book List,” American Opinion (1968), 23.
23. “The Philandering Preacher and the FBI,” The Fiery Cross 5, no. 11 (November 1970), 5-6.
24. George Lincoln Rockwell, “Another Jew Spy,” The Rockwell Report 2, no. 2 (November 1, 1962), 4.
25. Gage, G-Man, 508–19.
26. “Book List”; “Special Edition”; Rockwell.
27. David Cunningham, There’s Something Happening Here: The New Left, the Klan, and FBI Counterintelligence (University of California Press, 2005).
28. Gage, G-Man, 615-27; John Drabble, "To Ensure Domestic Tranquility: The FBI, COINTELPRO-White Hate and Political Discourse, 1964-1971," Journal of American Studies 38, no. 2 (2004): 297-328; John Drabble, "From White Supremacy to White Power: The FBI, COINTELPRO-WHITE HATE, and the Nazification of the Ku Klux Klan in the 1970s," American Studies 48, no. 3 (2007): 53, for more on the implementation of COINTELPRO: White Hate.
29. Robert Shelton, "Robert Shelton's 10th Anniversary Banquet Address," The Fiery Cross 6, no. 12 (December 1971), 8.
30. Kathleen Belew, Bring the War Home: The White Power Movement and Paramilitary America (Harvard University Press, 2018), for background on violent conflict between the FBI and the White power movement during the 1970s-1980s.
31. Catherine Wessinger, "The FBI’s 'Cult War' against the Branch Davidians," in The FBI and Religion: Faith and National Security before and after 9/11, ed. Sylvester A. Johnson and Steven Weitzman (February 2017), for background on Waco siege.
32. Berlet and Lyons, Right-Wing Populism in America, 287-304, for more background on producerism and the 1990s militia movement.
33. Amy Cooter, Nostalgia, Nationalism and the US Militia Movement (Routledge, 2024), 56, 67-68, 75, 84-85.
34. Annie Wilkinson, “Conspiracy / Theory: Author Q&A with Lisa Wedeen and Joseph Masco,” The Public Eye, May 16, 2024, https://politicalresearch.org/2024/05/16/conspiracy-theory.
35. Daniel Martinez HoSang and Joseph E. Lowndes, Producers, Parasites, Patriots: Race and the New Right-Wing Politics of Precarity (University of Minnesota Press, 2019), 150.
36. HoSang and Lowndes, Producers, Parasites, Patriots, 150.
37. Daniel Immerwahr, "A Fire Started in Waco," The New Yorker, May 1, 2023, https://www.newyorker.com/magazine/2023/05/08/waco-jeff-guinn-waco-rising-kevin-cook-book-review-homegrown-jeffrey-toobin, for more on how the right-wing interpretation of Waco as a story of White victimhood was not an inevitable outcome and also an inaccurate representation of the members of the Branch Davidian congregation who died.
38. Dave Denison, “Casualities of Clintonism,” The Baffler, no.73, April 2024, https://thebaffler.com/after-the-fact/casualties-of-clintonism-denison.
39. Melinda Cooper, Family Values: Between Neoliberalism and the New Social Conservatism (Zone Books, 2017), 61.
40. Berlet and Lyons, Right-Wing Populism in America, 309.
41. Berlet and Lyons, Right-Wing Populism in America, 322.
42. HoSang and Lowndes, Producers, Parasites, Patriots, 149.
43. Ruth Wilson Gilmore, Abolition Geography: Essays Towards Liberation (London: Verso, 2022), 285-6.
44. Emma Marsden, “What Kash Patel has said about the FBI,” Newsweek, December 1, 2024, https://www.newsweek.com/what-kash-patel-has-said-about-fbi-1993764.
45. Brooke Singman, “FBI flooded with record number of new agent applications in Kash Patel's first month leading bureau,” Fox News, April 2, 2025, https://www.foxnews.com/politics/fbi-flooded-record-number-new-agent-applications-kash-patels-first-month-leading-bureau.
46. Jason Leopold, “FBI Agents, FOIA Staff Pulling All Nighters Reviewing Jeffrey Epstein Files,” Bloomberg, March 28, 2025, https://www.bloomberg.com/news/newsletters/2025-03-28/fbi-agents-foia-staff-pulling-all-nighters-reviewing-jeffrey-epstein-files.
47. Fox and Gallaher, “Conspiracy for the Masses.”
48. Devlin Barrett, “Wisconsin Judge Arrested, Accused of Shielding Immigrant From Federal Agents,” The New York Times, April 25, 2025, https://www.nytimes.com/2025/04/25/us/politics/fbi-arrest-judge.html.
49. Peter Montgomery, “Project 2025 How Trump Loyalists and Right-Wing Leaders Are Paving a Fast Road to Fascism,” The Public Eye, February 14, 2024, https://politicalresearch.org/2024/02/14/project-2025.
50. NR Editors, "The Week," National Review, February 20, 2025, https://www.nationalreview.com/magazine/2025/04/the-week-169/.
51. Edward Wong and Karoun Demirjian, “Trump Administration Memo Proposes Cutting State Department Funding by Nearly Half,” The New York Times, April 14, 2025, https://www.nytimes.com/2025/04/14/us/politics/trump-state-department-budget-cuts.html.
52. Steve Bannon, “NY State Attorney Resigns; Building Back the Strength of the US,” Steve Bannon’s War Room, February 13, 2024, 55:35–55:55, https://podcasts.apple.com/us/podcast/episode-4268-ny-state-attorney-resigns-building-back/id1485351658?i=1000692080772.
53. Peter Maas, “America’s 9/11 Wars Created the Foot Soldiers of Far-Right Violence at Home,” The Intercept, November 6, 2022, https://theintercept.com/2022/11/06/jan-6-far-right-us-military/.

Перевод статьи: A Deep State Affair