В 1956 году бывший комиссар Службы внутренних доходов Коулман Эндрюс (T. Coleman Andrews), всего год назад работавший в администрации президента-республиканца Дуайта Эйзенхауэра (Dwight D. Eisenhower), совершил резкий политический разворот: в своей статье для The Washington Post он назвал налогообложение марксистской схемой, предназначенной для того, чтобы «поставить капитализм на колени». Оказавшись за пределами Вашингтона, он открыто выступил против всей системы современного государства, заявив, что любой прогрессист или либерал — «либо дурак, либо, в глубине души, диктатор».

Смелые заявления Коулмана Эндрюса превратили его в героя набирающего силу правого движения, активисты которого призвали его бросить вызов Эйзенхауэру в борьбе за президентское кресло. Сторонники Коулмана Эндрюса представляли собой пеструю коалицию, включавшую членов организации «За Америку» (For America) – преемницы движения «Америка прежде всего» (America First), выступавшего против вступления США во Вторую мировую войну, южан, стремившихся сорвать интеграцию государственных школ после решения по делу «Браун против Совета по образованию» (Brown v. Board of Education), и бизнесменов, отвергавших идеи трудовых прав и государства всеобщего благосостояния. Их объединяли мрачные политические взгляды Коулмана Эндрюса и его убежденность в том, что Соединенные Штаты стоят на пороге поглощения коммунистами. Как выразился один из его сторонников: «Не так уж важно, был ли Рузвельт или Эйзенхауэр коммунистами. Главное, что они продвигали коммунистические идеи, а американские либералы, способствуя этому, стали невольными участниками Международного коммунистического заговора» (International Communist Conspiracy).

Выступая в 1956 году как кандидат от Партии прав штатов (States’ Rights Party), Коулман Эндрюс смог получить лишь немногим более 111 000 голосов. В тот период либеральный истеблишмент отмахивался от ультраправых групп, которые он представлял, как от политически маргинального явления. Впоследствии такие активисты, включая сторонников сенатора Джозефа Маккарти (Joseph McCarthy), стали прообразом тех жалких, ненормальных фанатиков, которых Ричард Хофштадтер описал в знаменитом эссе о «параноидальном стиле» в американской политике и расцвете «псевдоконсерватизма» — эксцентричных персонажей, отчаянно цепляющихся за ускользающую национальную идентичность и социальный статус, вызывающих скорее жалость, чем страх. Убеждённый, что он ясно видит суть либерализма, Ричард Хофштадтер заключил, что правые представляют собой истеричную, маргинальную силу, которая может быть разрушительной, но никогда не станет доминирующей. Однако оставался открытым вопрос: были ли Коулман Эндрюс и его последователи всего лишь периферийным явлением в американском консерватизме — или же именно они воплощали его подлинный этос и мировоззрение?

Со времени публикации эссе Ричард Хофштадтера историческая наука постепенно отошла от столь снисходительного подхода. Современный академический консенсус склоняется к трактовке консервативного движения середины XX века не как сборища фанатичных маргиналов, а как серьезной политической силы, чьи лидеры руководствовались не паранойей или слепой яростью, но продуманной идеологией и трезвым расчетом. Однако на фоне усиления ультраправого крыла в современной американской политике – от теорий заговора QAnon и риторики Такера Карлсона (Tucker Carlson) до штурма Капитолия и угроз в адрес членов школьных советов – и учитывая, что значительная часть Республиканской партии либо активно поддерживает, либо пассивно потворствует этим тенденциям, возникает закономерный вопрос: насколько маргинальными в действительности были последователи таких фигур, как Коулман Эндрюс? Этот контекст заставляет по-новому осмыслить традиционное противопоставление маргинальных групп и мейнстрима в американском консерватизме, ставя под сомнение четкие границы между радикальными течениями и официальной партийной линией.

В своей книге «Авангард ультраправых» (Far-Right Vanguard) историк Джон Хантингтон (John Huntington) создает наиболее полный на сегодняшний день портрет ультраконсервативной волны XX века. В отличие от многих исследователей правого движения, которые концентрируются на сознательном формировании послевоенного консерватизма 1950-х годов с его риторикой о свободе личности, рыночной экономике и антикоммунизме, Джон Хантингтон прослеживает истоки этого явления в период Первой мировой войны и 1920-х годов. Его работа представляет ультраправый фланг американской политики как широкий спектр, где крайнюю позицию занимают военизированные группировки «превосходства белых», неонацистские организации, виджиланте и последователи антисемитских «Протоколов сионских мудрецов».

При более широком рассмотрении становится очевидным, что ультраконсерваторы занимали промежуточное положение между полной маргинализацией и полной интеграцией в правый мейнстрим. Джон Хантингтон доказывает, что они формировали «структурный каркас консервативного движения»: составляли его сетевую основу, формировали ряды активистов, создавали аудиторию правых СМИ – от первых консервативных радиопрограмм до читателей National Review, участвовали в митингах в поддержку Комитета по антиамериканской деятельности (House Committee on Un-American Activities) и кампании Барри Голдуотера (Barry Goldwater). По оценке Джона Хантингтона, они выступали одновременно как «союзники и непримиримые оппоненты» официального консерватизма, образуя тот самый «авангард», который закрепил в движении мессианскую риторику и конспирологическое мышление, сохраняющие свою актуальность и в современной политике.

Джон Хантингтон проводит важное различие между ультраправыми активистами, которые, несмотря на веру в неминуемую апокалиптическую конфронтацию в США, воздерживались от прямого насилия, и правыми экстремистами вроде «Минитменов» (Minutemen) и «Ку-клукс-клана» (Ku Klux Klan) 1950-60-х годов, которые открыто вооружались и совершали убийства активистов по борьбе за гражданские права. Однако историк подчеркивает, что граница между ультраправыми и мейнстримными консерваторами всегда была более размытой, чем это обычно признается. Между этими двумя политическими мирами постоянно происходил активный обмен активистами, лидерами, идеями и ресурсами. Их разделяла преимущественно тактика, а не фундаментальные идеологические установки. Именно в этой динамичной, манихейской мобилизации середины XX века можно увидеть истоки современной реакционной политики, где радикальные взгляды постепенно проникают в мейнстрим, сохраняя при этом свою сущностную преемственность с ультраправыми движениями прошлого.

Джон Хантингтон берет за отправную точку своего исследования 1920-е годы, демонстрируя, как сопротивление политике «Нового курса» (New Deal) и фигуре Франклина Рузвельта (Franklin D. Roosevelt) уходило корнями в консервативную политику предыдущего десятилетия. Он выделяет ключевые элементы этой преемственности: возрождение «Ку-клукс-клана» как массового движения, защищавшего интересы белых протестантов против иммигрантов и афроамериканцев; развертывание культурных войн, запрещавших преподавание теории эволюции в школах; нарастающую паранойю по поводу «красной угрозы» после революции в России и забастовочной волны 1919 года. Эти факторы, по убеждению Джона Хантингтона, сформировали устойчивое представление об Америке как об осажденной крепости, которое впоследствии материализовалось в организованной оппозиции реформам Франклина Рузвельта, создав идеологический фундамент для консервативного сопротивления Новому курсу.

Джон Хантингтон подробно анализирует фигуру Джеймса Рида (James A. Reed) – бывшего сенатора от Миссури и основателя партии «Джефферсоновские демократы» (Jeffersonian Democrats), который обвинял Франклина Рузвельта в узурпации власти внутри Демократической партии. Ярый сторонник расовой сегрегации, Джеймс Рид предрекал, что Лига Наций (League of Nations) станет инструментом порабощения белой расы «вырождающимися народами» (degenerate races), а политику «Нового курса» клеймил как тоталитарную систему, при которой «правительственные агенты будут вламываться в дома, вести слежку за гражданами, расстреливать людей без суда и следствия, устанавливая тотальный контроль над каждым аспектом человеческой жизни». Несмотря на многолетнюю принадлежность к Демократической партии, с приходом Франклина Рузвельта Джеймс Рид возглавил движение за возврат к традиционным ценностям южного крыла партии, заявляя, что «невозможно превратить социализм и коммунизм в демократию, просто переименовав их в Новый курс».

В 1930-е годы Джеймс Рид активно взаимодействовал с другими ярыми противниками «Нового курса», включая «Американскую лигу свободы» (American Liberty League), образуя влиятельную коалицию консервативных сил. Эти группы сознательно отказались от создания отдельной политической партии, предпочтя стратегию влияния изнутри через поддержку кандидатуры Альфа Лэндона (Alf Landon) – республиканского губернатора Канзаса, бросившего вызов Франклину Рузвельту на выборах 1936 года. Несмотря на поражение Альфа Лэндона, их деятельность имела долгосрочные последствия: они создали мощный идеологический фундамент, который переосмыслил антикоммунистическую риторику первой волны «красной угрозы» (First Red Scare) 1920-х годов, адаптировав ее к условиям эпохи доминирующего либерализма и заложив основы для будущего консервативного возрождения.

В 1940-х годах зарождающееся ультраконсервативное движение обрело новый катализатор для возмущения в виде беспрецедентного расширения полномочий федерального правительства в военные и послевоенные годы. Фигура Сьюэлла Эвери (Sewell Avery) – президента чикагской розничной компании Montgomery Ward, стала символом этого сопротивления, когда весной 1944 года он демонстративно отказался признавать созданный его работниками профсоюз и вести с ним переговоры. Когда федеральные власти в ответ национализировали компанию, а самого Сьюэлла Эвери выдворили из кабинета под конвоем военной полиции, этот инцидент превратился в мощный пропагандистский инструмент для правых. Сьюэлл Эвери, активно выступая в прессе, сравнивал происходящее с установлением новой формы рабства, заявляя: «То постепенное закабаление, которое сейчас внедряется правительством, куда страшнее всего, что нам доводилось переживать прежде». Этот эпизод стал знаковым для консервативного движения, иллюстрируя его нарратив о чрезмерном вмешательстве государства в экономику и личные свободы граждан.

Хотя период Второй мировой войны традиционно изображается как эпоха национальной консолидации, Джон Хантингтон убедительно демонстрирует, что она «характеризовалась сохранением глубоких социальных и политических противоречий». Острые конфликты конца 1930-х годов – создание Комитета по расследованию антиамериканской деятельности, обострение классовой борьбы после массовых забастовок, усиление антирузвельтовской оппозиции в Конгрессе – не только не исчезли после вступления США в войну, но и приобрели новые формы. Для значительной части консервативных кругов беспрецедентное расширение федеральных полномочий, наиболее ярко проявившееся в истории с Montgomery Ward, стало тревожным сигналом приближающейся государственной тирании, подпитывая их опасения о постепенной трансформации американской демократии в авторитарный режим под прикрытием военной необходимости.

Холодная война стала катализатором для ультраправых, институционализировав их страхи и создав питательную среду для нарастающей паранойи о недостаточных мерах против «красной угрозы». Даже когда республиканский истеблишмент начал дистанцироваться от сенатора Джозефа Маккарти из-за его скандальных списков «коммунистических сторонников», сенатор Джозеф Маккарти превратился в культовую фигуру для радикальных консерваторов. Как выразился Роберт Вуд (Robert E. Wood), экс-президент Sears, Roebuck: «Маккарти выполняет жизненно важную миссию по очистке нашего правительства от предателей и шпионов». Евангелистский лидер Билли Джеймс Харгис (Billy James Hargis) рисовал апокалиптическую картину Америки, разрываемой борьбой между христианством и коммунизмом. В правой риторике той эпохи коммунистическая идеология неизменно изображалась как патология – «социальная болезнь» или «нравственное извращение». Консервативный публицист середины 1950-х предупреждал о «высокоорганизованном социалистическом заговоре», который «отравил нашу нацию», в то время как конгрессмен из Южной Калифорнии Джеймс Ютт (James Utt), предвосхищая современные теории заговора вроде «Пиццагейта» (Pizzagate), проводил шокирующие параллели между социальными программами и педофилией: «Как насильник заманивает ребенка сладостями, так и государство соблазняет граждан «бесплатными» благами, чтобы установить тотальный контроль над их жизнями».

Первые победы движения за гражданские права, особенно знаковое решение по делу «Браун против Совета по образованию», стали мощным катализатором для ультраправых, спровоцировав массовое вступление белых южан в ряды «Советов граждан » (Citizens’ Council movement) – организаций, созданных для сопротивления интеграции и противодействия решениям Верховного суда. К 1956 году на Юге действовало около 90 таких советов, объединивших, по разным оценкам, до 250 000 членов. Хотя эти организации буквально «накрыли Юг волной сегрегационистской пропаганды» и активно использовали риторику окружного судьи Миссисипи Тома Брэди (Tom P. Brady), который провозглашал перед Америкой ультиматум «Сегрегация или смешение» (Segregation or Amalgamation), они сознательно дистанцировались от насильственных методов «Ку-клукс-клана», позиционируя себя как «респектабельных» граждан, защищающих традиционный уклад жизни законными средствами. Эта стратегия позволяла им сохранять видимость законопослушности, одновременно ведя системную борьбу против расового равенства.

В рамках правого движения наблюдалась характерная двойственность позиций: хотя республиканские политики и консервативные идеологи формально дистанцировались от откровенных расистов и радикальных антикоммунистов, обвинявших Дуайта Эйзенхауэра в тайном служении Москве, по сути, они разделяли с ультраправыми ключевые идеологические установки. Под видом защиты «конституционных принципов» они оспаривали решение по делу Брауна как «нарушение прав штатов», клеймили профсоюзы как «форму экономической тирании» и требовали запрета коммунистам преподавать в школах – тем самым воспроизводя в мейнстримной риторике основные тезисы радикального крыла, лишь облачая их в более респектабельную форму.

На протяжении 1940-х и первой половины 1950-х годов правое движение представляло собой широкую коалицию, где ультраконсерваторы свободно взаимодействовали с республиканским истеблишментом. Однако к концу десятилетия ситуация изменилась: ультраправые консолидировались как организованная сила, а консервативные республиканцы впервые всерьёз задумались о реальных перспективах электорального успеха. С появлением влиятельных медиа (таких как National Review) началось идеологическое размежевание – «привратники консерватизма» (по выражению Джона Хантингтона) во главе с Уильямом Бакли-младшим (William F. Buckley Jr.) стали четко отделять «респектабельный» консерватизм от радикальных течений. Переломным моментом стало создание в 1958 году «Общества Джона Бёрча» (John Birch Society) гарвардским выпускником Робертом Уэлчем (Robert Welch), которое институционализировало ультраправые идеи, поставив перед движением стратегический выбор: либо работать внутри Республиканской партии, либо создавать третью силу. Одновременно перед консервативными политиками встала не менее сложная дилемма – принимать ли поддержку сторонников «Общества Джона Бёрча» и других радикалов, рискуя при этом оттолкнуть умеренных избирателей и центристское крыло республиканцев.

В 1962 году Ричард Никсон (Richard Nixon), пытаясь дистанцироваться от влиятельного в Южной Калифорнии «Общества Джона Бёрча» во время своей губернаторской кампании, потерпел поражение на выборах, что стало важным уроком для консерваторов. Однако настоящий перелом произошел в 1964 году, когда кандидатом в президенты от республиканцев стал сенатор Барри Голдуотер, предложивший обеим фракциям – и ультраправым, и партийным республиканцам – принципиально иную модель взаимодействия. Барри Голдуотер открыто принимал поддержку радикальных консерваторов, но действовал строго в рамках Республиканской партии, провозгласив на партийном съезде ставшую знаменитой максиму: «Экстремизм в защите свободы – не порок!» (Extremism in the defense of liberty is no vice!) Его непримиримая позиция действительно привела к краху президентской кампании – медиа успешно создали образ нестабильного политика, готового прибегнуть к ядерному оружию, но даже в этом сокрушительном поражении самые преданные сторонники Барри Голдуотера разглядели зачатки будущей победы, предвосхитившей консервативную революцию 1980-х годов.

Консервативное общество Америки активно продвигало свою повестку рекламы провокационного лозунга: «27 миллионов американцев не могут ошибаться» (27,000,000 Americans Can’t Be Wrong), демонстрируя растущую политическую уверенность правого движения. Эта мобилизация проявилась в поддержке независимой президентской кампании Джорджа Уоллеса (George Wallace) в 1968 году и обсуждениях создания третьей силы в политике, что заставило республиканцев осознать опасность воспринимать поддержку ультраправых как нечто само собой разумеющееся – они всерьёз забеспокоились, что могут «потерять своё правое крыло в пользу Джорджа Уоллеса». Хантингтон интерпретирует переход части ультраконсерваторов к Джорджу Уоллесу как свидетельство их стратегической гибкости в выборе политических инструментов. Однако кампания 1968 года также стала моментом прозрения для республиканцев: они поняли необходимость не просто заигрывать с ультраправыми, но и системно работать над привлечением южных демократов-диссидентов, что впоследствии легло в основу знаменитой «южной стратегии» Республиканской партии.

Исследование Джона Хантингтона завершается на рубеже 1980-х годов, когда с избранием Рональда Рейгана мейнстримный консерватизм вобрал в себя радикальный запал ультраправых, а антикоммунизм – прежде главный цементирующий элемент движения – утратил свою объединяющую силу. Однако наследие послевоенного ультраконсерватизма оказалось глубоко вплетено в институциональную ткань американской правой сцены: Республиканская партия, консервативные медиа, аналитические центры и сама идеологическая матрица движения несут на себе неизгладимый отпечаток этого влияния. В результате синтеза умеренных и радикальных течений сформировался новый тип консерватизма, который усвоил характерные черты ультраправых 1950-60-х: экстремальную риторику, стремление создать альтернативную медиареальность, догматическую веру в свободные рынки, патологическую неприязнь к государственным институтам и склонность клеймить оппонентов в качестве «предателей». Эта трансформация, прослеживаемая от Ньюта Гингрича (Newt Gingrich) через движение Чайной партии (Tea Party) к Дональду Трампу (Donald Trump), демонстрирует, как маргинальные когда-то идеи и тактики ультраправых постепенно стали органичной частью консервативного мейнстрима, определяя его нынешний облик и политический язык.

В книге «Авангард ультраправых» оживают забытые фигуры американского ультраконсерватизма – от луизианского радикала Кента Кортни (Kent Courtney), создавшего Консервативное общество Америки (Conservative Society of America), до либертарианца Уиллиса Стоуна (Willis E. Stone), боровшегося за отмену подоходного налога. Хотя эти имена сегодня мало что говорят широкой публике, истинная значимость работы Джона Хантингтона заключается не столько в восстановлении исторических деталей, сколько в оригинальной интерпретационной рамке, позволяющей увидеть в маргинальных, казалось бы, фигурах и движениях истоки многих современных тенденций в американском консерватизме. Автор мастерски показывает, как идеи и тактики этих забытых активистов предвосхитили ключевые элементы сегодняшней правой политики.

Историография традиционно представляла успехи правого движения как результат способности его лидеров выйти за пределы радикальных кругов и найти общий язык с более широким электоратом. Однако Джон Хантингтон предлагает принципиально иную парадигму: именно маргинальные группы – от сторонников Сьюэлла Эвери и организации «За Америку» до участников «Советов граждан» и противников подоходного налога как «марксистского заговора» – стали подлинным двигателем консервативного движения. Эти активисты формировали его электорат, финансировали его структуры, составляли его медийную аудиторию. Как отмечает историк Дэвид Уолш (David Walsh), даже Уильям Бакли, при всех попытках дистанцировать интеллектуальный консерватизм National Review от паранойи сторонников «Общества Джона Бёрча», в действительности опирался на созданную ультраправыми инфраструктуру: привлекал их доноров, публиковал авторов из антисемитского American Mercury, разделял ключевые позиции – от защиты маккартизма до раннего сопротивления движению за гражданские права – что сегодня часто замалчивается его апологетами. Джон Хантингтон убедительно показывает, что «нормализация» консерватизма стала возможной именно благодаря энергии и ресурсам этих маргинализированных групп.

На всем протяжении исследуемого Джоном Хантингтоном периода между «респектабельными» консерваторами и ультраправыми существовало гораздо больше идейного родства, чем готовы были признать официальные представители правого движения. Их объединяли фундаментальные позиции: одинаково радикальное неприятие государственного вмешательства, патологическая враждебность к профсоюзному движению, яростное сопротивление любым федеральным инициативам по защите гражданских прав афроамериканцев. Эти глубинные идеологические совпадения оказывались значительно важнее всех тактических и риторических различий, которые консервативные лидеры так старались подчеркнуть в публичном пространстве.

Даже после краха Советского Союза консервативное движение сохранило свою яростную антисоциалистическую риторику, при этом радикальный запал ультраправых не только не ослаб, но и усилился по мере общего правого крена политической культуры. Организационные структуры, идеологические установки и характерный «параноидальный стиль» политики, которые в 1950-е считались маргинальными пережитками прошлого, сегодня явственно прослеживаются в действиях антиваксеров, активистов школьных советов (school-board activists) и сторонников Трампа. «Трамп и современная Республиканская партия стали закономерным итогом многолетней эволюции ультраконсервативного движения», подчеркивает Джон Хантингтон, отмечая прямую преемственность между маргинальными группами середины XX века и нынешним правым мейнстримом.

Однако действительно ли ситуация столь однозначна? Бесспорно, агрессивная риторика ультраконсерваторов середины XX века находит отклик у современных правых, но во многих других аспектах это движение предстает как совершенно уникальный исторический феномен. Джон Хантингтон сосредотачивает свое внимание преимущественно на лидерах движения, оставляя в тени его социальную базу. Между тем, как показывает исследование, ядро поддержки ультраправых формировали представители бизнес-кругов – особенно владельцы средних предприятий и состоятельные профессионалы из пригородов, чьи интересы напрямую затрагивали реформы «Нового курса». Классический пример – Сьюэлл Эвери, превративший конкретный трудовой конфликт (сопротивление требованиям федерального правительства признать профсоюз) в глобальную теорию заговора о «коммунистическом заговоре» под видом реформ Франклина Рузвельта. Этот случай наглядно демонстрирует, как частные корпоративные интересы трансформировались в идеологическую доктрину, где экономические претензии обретали форму апокалиптического противостояния с «красной угрозой». Таким образом, ультраконсервативное движение середины века представляло собой уникальный симбиоз конкретных материальных интересов определенных социальных групп и радикальной идеологической надстройки.

Этот же механизм трансформации, но в ином ключе, проявился среди белых южан, вступавших в «Советы граждан». Их инстинктивное ощущение утраты абсолютной власти над чернокожими согражданами, действительно отражавшее реальные социальные изменения, вылилось в гротескную картину мира, где они сами оказывались жертвами коварных внешних сил. Антикоммунистическая риторика стала тем цементом, который придал этим разрозненным страхам идеологическую целостность и мобилизационный потенциал, превратив локальные расовые тревоги в часть глобального апокалиптического противостояния. Если деловые круги видели в «Новом курсе» угрозу своим экономическим интересам, то южные сегрегационисты воспринимали борьбу за гражданские права как покушение на весь свой образ жизни – но и те, и другие облачали конкретные опасения в универсальную идеологическую маску «красной угрозы», что позволяло создавать неожиданные политические альянсы.

Современная социальная база ультраправых, хотя и не поддаётся чёткому определению, явно отличается от послевоенного периода – сегодня она включает значительно меньше представителей промышленной буржуазии и региональных элит. Вместо владельцев заводов и фабрик мы видим среди активистов (как, например, среди участников штурма Капитолия) представителей среднего класса – врачей, архитекторов, маркетологов, «белых воротничков», некоторые из которых могут владеть небольшим бизнесом, но несопоставимым по масштабам с послевоенными промышленными предприятиями. Их мобилизацию уже нельзя объяснить простой защитой конкретных экономических интересов или институтов вроде законов Джима Кроу (Jim Crow) – скорее, они борются за сохранение воображаемых привилегий и статуса. Парадоксальным образом и их главный враг – современный «либерализм» – радикально отличается от эпохи «Нового курса», превратившись в эклектичную идеологическую смесь, продвигаемую Демократической партией, которая сама давно отказалась от серьёзного перераспределения власти в пользу трудящихся, сохранив лишь риторику социальной справедливости при фактическом доминировании корпоративных интересов.

Если герои Хантингтона боролись за сохранение конкретного социального уклада, в котором они занимали привилегированное положение, то современные ультраправые в деиндустриализированных регионах эксплуатируют расплывчатое чувство утраты контроля, лишенное четкой материальной основы. Их энергия проистекает из разрушения коллективных институтов вроде профсоюзов, которые прежде давали рабочим ощущение принадлежности к широкому социальному движению и создавали дух солидарности. Лишенные этой опоры, многие чувствуют себя изолированными одиночками в жестоком мире, где расовая принадлежность становится последним прибежищем идентичности. Современный ультраправый дискурс парадоксальным образом сочетает культ предпринимательства с расовыми фобиями: риторика рыночного индивидуализма и бизнес-креатива, навязываемая сверху, сталкивается с реальностью неустойчивой занятости и экономической незащищенности мелких предпринимателей и самозанятых. На смену антикоммунизму как объединяющей идее пришел гипертрофированный культ личного успеха, который якобы нужно защищать от «чужаков» – иммигрантов и расовых меньшинств, представленных угрозой благосостоянию «настоящих американцев». Этот нарратив превращает социально-экономическую незащищенность в расовый конфликт, подменяя анализ реальных проблем поиском козлов отпущения.

Либертарианская идеология послевоенного консерватизма невольно создала атомизированное общество, ставшее питательной средой для современных ультраправых. Однако сегодня в консервативном движении формируется новое течение, сознательно отмежевывающееся от рыночного фундаментализма Голдуотера-Рейгана. Интеллектуалы типа Майкла Антона (Michael Anton) из Claremont Review of Books разрабатывают концепцию «консерватизма c мускулами», апеллирующего к рабочему классу, критикующего глобализацию и космополитичные элиты, «развращающие» традиционные (и гипермаскулинные) национальные добродетели. Эти идеи, впервые опробованные в президентских кампаниях Патрика Бьюкенена (Patrick Buchanan) 1990-х, сохраняют опасную близость к антисемитизму и фашистской эстетике. Парадоксальным образом, при всей риторической оппозиции Дональда Трампа свободной торговле, его администрация продолжала защищать интересы корпоративной элиты, реализуя традиционную республиканскую программу налоговых сокращений и дерегуляции, разработанную в недрах консервативных think tank'ов. Лишь когда угроза институциональному порядку стала очевидной после выборов 2020 года, бизнес-структуры вроде Business Roundtable забеспокоились – до этого они охотно пользовались плодами про-корпоративной политики Дональда Трампа, закрывая глаза на его популистскую риторику.

Современные правые, сохраняя риторические приемы и мессианский тон послевоенных ультраконсерваторов, тем не менее представляют собой качественно иное социально-политическое явление, сформированное изменившимся историческим контекстом. В своей знаковой работе 1975 года «Низший средний класс как историческая проблема» (The Lower Middle Class as Historical Problem) историк Арно Майер (Arno Mayer) вскрыл внутреннюю противоречивость консервативной идеологии, особенно привлекательной для этой социальной группы в периоды острых кризисов. Хотя Майер не мог предвидеть масштабов упадка профсоюзов и экспансии культуры самозанятости, его анализ удивительно точно предвосхитил сегодняшнюю ситуацию: мелкие предприниматели, офисные работники и представители «креативного класса» – современные аналоги описанных им владельцев лавочек и бухгалтеров – становятся социальной базой для защиты интересов правящих элит, вызывающих у них одновременно зависимость, зависть и глубинную обиду. Этот парадоксальный механизм классовой солидарности «сверху вниз», когда представители средних слоев становятся авангардом защиты привилегий тех, кто находится выше их в социальной иерархии, остается ключом к пониманию современного правого популизма с его смесью антиэлитизма и фактической поддержки неолиберальной экономической политики.

Работа «Авангард ультраправых» заимствует метафору левых – «авангард» – для описания ультраконсерваторов 1940-х и 50-х годов. Они стали первооткрывателями политического стиля, который остается мощным и сегодня, и идеологической инфраструктуры, которая лежит в основе фракции Дональда Трампа в Республиканской партии. Но воскрешая этот мир и показывая его центральную роль в становлении послевоенных правых, Джон Хантингтон заставляет читателя задуматься о том, насколько иным может быть наше время, и о том, что возрождение правых сегодня не только опирается на наследие XX века, но и может быть угрожающим и опасным в новом смысле.

Перевод статьи: Ultras. The rise of America’s far right.

Тэги: США, Конспирология, Общество

23.07.2025