В конце апреля 2020 года жительница Пеории (штат Иллинойс) Джессика Прим (Jessica Prim) предприняла тревожное путешествие в нью-йоркскую гавань, где на тот момент находился госпитальный корабль ВМС США «Комфорт» (U.S. Navy Hospital Ship Comfort). Прибыв на место 29 апреля около полудня, она, вопреки официальному назначению судна как полевого госпиталя для больных COVID-19, была убеждена, что на борту содержатся так называемые «дети-кроты» (mole children) – якобы спасенные жертвы преступной сети по торговле детьми, которую, по ее мнению, возглавляли видные деятели Демократической партии. Вооружившись восемнадцатью ножами и ведя прямую трансляцию своих действий (включая часть процедуры ареста), Прим открыто заявляла о намерении «уничтожить» мнимых организаторов заговора – Хиллари Клинтон (Hillary Clinton), Джо Байдена (Joe Biden) и Тони Подесту (Tony Podesta). Во время задержания женщина объяснила свои действия тем, что воспринимала выступления президента Трампа на коронавирусных брифингах как персональные обращения лично к ней. Последующий анализ ее активности в социальных сетях выявил глубокую вовлеченность в идеологию QAnon – современную теорию заговора, получившую широкое распространение, но сохраняющую архаичную структуру коллективного заблуждения.

Хотя в нарративе QAnon о торговле людьми демократы выступают в роли главных антагонистов, идеологическая основа этой теории восходит к средневековому антисемитскому мифу о «кровавом навете» (Blood Libel), где евреев обвиняли в ритуальных убийствах христианских детей и использовании их крови в религиозных обрядах. Исторические модификации этого клеветнического мифа периодически возникали в разных культурах на протяжении столетий, однако современная версия, предлагаемая QAnon, представляет особую опасность благодаря беспрецедентной скорости распространения в цифровую эпоху и способности мобилизовать большие группы людей. Этот конспирологический конструкт искусно сочетает внутренне противоречивые элементы, маскируя их под простую бинарную схему противостояния добра и зла. Особую тревогу вызывает масштаб проникновения этих идей в социальные сети, ставшие катализаторами распространения QAnon, причем многие пользователи, сталкиваясь с этой дезинформацией, не осознают, что имеют дело с заведомо ложными утверждениями. Показательным примером стремительного воздействия подобного контента стал случай Джессики Прим: по данным исследователей из Центра по борьбе с терроризмом Вест-Пойнта, между ее первым контактом с материалами QAnon в интернете и вооруженной экспедицией в Нью-Йорк прошло всего двадцать дней.

Парадоксальным образом активными распространителями конспирологической теории QAnon стали некоторые видные представители Республиканской партии, что особенно удивительно на фоне недавней истории самой партии. В послевоенные десятилетия республиканские активисты последовательно маргинализировали носителей теорий заговора, оттесняя их на самую периферию политического дискурса. Ярким примером стала деятельность коалиции «Новые правые» (New Right), которая в ходе подготовки к президентской кампании Рональда Рейгана (Ronald Reagan) 1980 года сознательно сделала очищение партийных рядов от конспирологов важным элементом своей стратегии. Эта группа методично изгоняла сторонников параноидальных теорий не только из структур Республиканской партии, но и из связанных с ней аналитических центров и консервативных СМИ, одновременно ведя жесткую кампанию против любых попыток реабилитации подобных взглядов. Сформировавшийся в результате этих усилий защитный барьер успешно выполнял свою функцию на протяжении трех десятилетий, надежно отделяя респектабельный консерватизм от маргинальных ультраправых течений. Однако в последние годы этот идеологический «брандмауэр» подвергся системной эрозии, и сегодня мы наблюдаем его стремительное разрушение, что создает беспрецедентные возможности для проникновения радикальных конспирологических концепций в мейнстрим политического пространства.

Этот идеологический сдвиг побудил нас исследовать, выполняют ли современные теории заговора роль своеобразного катализатора, сплачивающего разрозненные фракции правого движения. Мы наблюдаем уникальный феномен: различные группы, сохраняющие организационную независимость и традиционно относящиеся друг к другу с глубоким недоверием, неожиданно находят общий язык в конспирологических нарративах. Возникающий симбиоз между радикальными маргинальными элементами и мейнстримными политическими силами потенциально способен сформировать в американском политическом ландшафте мощную систему альтернативной пропаганды. Примечательно, что эффективность такой коалиции обусловлена не просто суммой её составляющих, а возникающим синергетическим эффектом - когда сочетание различных элементов порождает качественно новую, более мощную форму политического влияния, способную переформатировать традиционные представления о власти и её институтах.

Для проверки этой гипотезы мы провели комплексный сетевой анализ сообществ QAnon в социальных сетях, используя методологию цифровой этнографии. На первом этапе исследования мы идентифицировали ключевые дезинформационные нарративы, распространяемые ядром движения QAnon, а затем проследили их циркуляцию среди других пользователей платформы. Такой подход позволил нам выявить скрытые связи между различными сегментами правого политического спектра, объединенными общими конспирологическими концептами. Временной период исследования – конец апреля 2020 года – был выбран не случайно: это был пик синхронизированной активности ультраправых групп, начиная от индивидуальных акций вроде вооруженного выступления Джессики Прим, мотивированного идеологией QAnon, и заканчивая координированными по всей стране протестами против карантинных мер, где конспирологические нарративы использовались как мобилизующий фактор. Этот период представляет особый интерес для исследователей, так как демонстрирует, как экстремистские идеи проникают в массовые протестные движения.

Наша картография сети QAnon выявила разветвленную и высокоинтегрированную структуру, демонстрирующую тесную идеологическую связь с риторикой президента Дональда Трампа и основных представителей правого мейнстрима, при этом обладающую ярко выраженным международным характером с активными узлами в Африке, Азии, Евразии и Латинской Америке.

Концепция «Глубинного государства» закономерно заняла центральное место в нарративе QAnon, хотя ее определение остается размытым и варьируется в зависимости от контекста. В странах с уязвимыми демократическими институтами этот термин обычно описывает теневые структуры (наркокартели в Мексике или криминальные группировки в Турции), реально контролирующие власть. Трамп адаптировал это понятие для обозначения якобы враждебных элементов администрации Обамы, препятствующих его президентству. QAnon радикально расширяет концепцию, представляя аморфную коалицию глобальных элит - от чиновников до олигархов – стремящихся разрушить американский суверенитет. Такая намеренно расплывчатая трактовка (где фигуры вроде Гейтса и Сороса становятся универсальными символами угрозы) обладает уникальной адаптивностью: она одинаково удобна для консерваторов, опасающихся китайского влияния, и для ультраправых, видящих опасность в государственном регулировании.


Президентская кампания Дональда Трампа (Donald Trump) в 2016 году стала катализатором беспрецедентной активизации ультраправых движений в США. Для этих маргинальных групп Дональд Трамп представлял собой уникальный феномен – первого кандидата от мейнстримной партии, чья риторика и программа находили у них искреннюю поддержку. Как отмечает эксперт Антидиффамационной лиги (Anti-Defamation League) Марк Питкэвидж (Mark Pitcavage), анализируя реакцию праворадикальных деятелей – «это был первый случай в истории, когда они не просто поддержали, но и увидели победу кандидата от крупной партии, что вызвало у них настоящую эйфорию».

Хотя наблюдаемый подъем ультраправых движений создал видимость их консолидации, исторически эти группы демонстрировали поразительную неспособность к устойчивому сотрудничеству, что обусловлено фундаментальными идеологическими противоречиями в определении главных угроз и стратегических приоритетов. Белые супрематисты традиционно фокусируют свою враждебность на афроамериканцах и латиноамериканском населении, тогда как неонацисты рассматривают еврейскую общину как основную опасность, а такие организации как «Гордые парни» (Proud Boys) концентрируются на противостоянии с антифашистским движением «Антифа» (Antifa). Не менее существенные разногласия существуют и в отношении к государственной власти: если традиционные группы «народного ополчения» (militias) исповедуют тотальное неприятие федерального правительства вне зависимости от его партийной принадлежности, то часть белых националистов, напротив, выступает за сильное государство, но лишь при условии его этнической однородности и ориентации исключительно на интересы белого населения. Эти глубинные идеологические противоречия продолжают оставаться непреодолимым барьером для создания устойчивой коалиции ультраправых сил, несмотря на временное совпадение их интересов в отдельных вопросах.

Несмотря на то, что женоненавистничество является общей чертой ультраправых движений, их отношение к роли женщин в борьбе демонстрирует существенные расхождения. В то время как военизированные группы «народного ополчения» формально допускают участие женщин, ограничивая их деятельность преимущественно административными и вспомогательными функциями, организация «Гордые парни» придерживается более традиционалистской позиции, настаивая на исключительно домашней роли для женщин и полном исключении их из активных боевых действий. Наиболее радикальную позицию занимают так называемые инцелы (incels) – мужчины, добровольно или вынужденно соблюдающие целибат, чья идеология пронизана глубокой мизогинией, доходящей до оправдания насилия в отношении женщин, отказывающих им в сексуальном внимании. Эти различия в гендерных установках отражают более широкие идеологические противоречия внутри ультраправого спектра, осложняющие формирование единой стратегии движения.

Попытки консолидации крайне правых сил на практике неизменно терпят крах, что наглядно продемонстрировали события в Шарлоттсвилле в 2017 году. Задуманный Джейсоном Кесслером (Jason Kessler) и Ричардом Спенсером (Richard Spencer) митинг «Правые, объединяйтесь!» (Unite the Right) должен был стать демонстрацией единства белых националистов, неонацистов, неоконфедератов и «народных ополченцев», однако убийство Хизер Хейер (Heather Heyer) одним из участников полностью дискредитировало эту инициативу. Последовавшее за этим стремительное размежевание между группами проявилось в резком заявлении одного из лидеров «народного ополчения», который всего через несколько дней после мероприятия публично отрекся от организаторов, используя откровенно бранную лексику («кусок дерьма», «отброс»). Этот эпизод наглядно иллюстрирует глубину взаимного отчуждения между различными фракциями ультраправого движения, делающего любые попытки их устойчивой консолидации практически неосуществимыми.

Глубинные идеологические противоречия продолжают подрывать потенциал ультраправых движений, препятствуя их консолидации в единую политическую силу. Однако феномен Дональда Трампа и связанные с ним конспирологические нарративы создают опасный прецедент риторического сближения между маргинальными экстремистами и мейнстримными консервативными кругами. Это тревожное сближение, основанное не на подлинной идеологической конвергенции, а на совместном принятии определенных дезинформационных схем, формирует уникальную угрозу демократическим институтам. Даже при сохранении фундаментальных разногласий по стратегическим и тактическим вопросам, подобная синхронизация дискурса на основе конспирологического мышления способна существенно дестабилизировать политическую систему, создавая питательную среду для дальнейшей радикализации общественного дискурса.


В своей базовой формулировке заговор представляет собой «тайный сговор влиятельных лиц». Такие соглашения могут носить криминальный характер (например, преступный сговор с целью ограбления банка) или политическую направленность (координация действий для подрыва авторитета влиятельных лиц, организаций или государственных структур). В политическом дискурсе понятие «заговор» часто приобретает негативную коннотацию, используясь для обозначения надуманных объяснений сложных событий, хотя исторические примеры подтверждают существование реальных заговоров. В академическом контексте «теория заговора» (conspiracy theory) относится к специфическому типу нарратива, который постулирует существование скрытых соглашений при отсутствии убедительных доказательств или при наличии явных свидетельств их ложности. Это концептуальное различие между фактическими заговорами и конспирологическими теориями имеет принципиальное значение для научного анализа.

Конспирологические теории выполняют важную социальную функцию, бросая вызов официальным объяснениям, предлагаемым властными структурами. Их дискурсивная стратегия, как отмечает исследователь ультраправых движений Чип Берлет (Chip Berlet), основана на бинарном разделении действительности: создается образ «осажденной крепости» («мы»), противостоящего демонизированному «другому» («они») – будь то мигранты, маргинализированные группы или религиозные/этнические меньшинства. Такой подход («кто не с нами, тот против нас») естественным образом порождает экстремистскую риторику с ультимативными призывами к действию, где любая пассивность воспринимается как предательство.

Политические конспирологические теории обладают принципиальной широтой охвата, что обеспечивает их адаптивность к различным контекстам. Эта особенность позволяет рядовым сторонникам связывать абстрактные действия «тайных сил» с конкретными аспектами их повседневной жизни, создавая иллюзию понятного объяснения сложных социальных процессов. Подобная психологическая компенсация превращает далекие от реальности концепции в субъективно значимые объяснительные модели, наполняющие смыслом личный опыт каждого приверженца.

Природа веры в конспирологические теории остается дискуссионной, однако их распространение отражает глубинные коллективные тревоги и личный опыт последователей. Как отмечает Джесси Уокер (Jesse Walker) в работе «Соединенные Штаты Паранойи» (The United States of Paranoia: A Conspiracy Theory), эти теории выполняют важную психологическую функцию: «они правдиво отражают страхи и переживания своих приверженцев, даже когда полностью искажают природу тех явлений, на которые указывают». Таким образом, конспирологическое мышление служит своеобразным кривым зеркалом, которое достоверно передает эмоциональное состояние зрителя, но радикально искажает отражаемую реальность.


В 1964 году историк Ричард Хофштадтер предложил концепцию «параноидального стиля» для характеристики конспирологического мышления, которое он считал маргинальным элементом американской политической жизни. Однако современные исследователи теорий заговора оспаривают этот периферийный статус, отмечая, что подобные воззрения проникают в политический мейнстрим. Они также подвергают сомнению тезис о существовании послевоенного либерального консенсуса, который якобы устанавливал общепринятые границы между разумной критикой и параноидальными фантазиями - такой консенсус, если он вообще существовал, безусловно, разрушен в современной политической реальности.

Тем не менее, концепция Ричарда Хофштадтера о «стабильном центре» помогает объяснить послевоенную маргинализацию конспирологических взглядов в правой политике. В этот период ультраправые элементы, проникшие в Республиканскую партию, первоначально сфокусировались на критике «Нового курса» (New Deal) Франклина Рузвельта (Franklin Roosevelt) – так, в работе Фридриха Хайека (Friedrich Hayek) «Дорога к рабству» (The Road to Serfdom) эти реформы изображались как путь к тоталитаризму, создавая концептуальную основу для правого конспирологизма. С началом Холодной войны риторика сместилась в сторону борьбы с «космополитическими» левыми, где под прикрытием патриотической риторики продвигались антисемитские и антиэлитистские нарративы, обещавшие «очищение» Америки от мнимых внутренних угроз.

Яркой иллюстрацией этих процессов стала эпоха маккартизма, поднявшей на щит лозунг о «Красной угрозе» (Red Scare). Хотя официальной целью Комитета по расследованию антиамериканской деятельности (House Un-American Activities Committee) провозглашалась борьба с коммунизмом, его деятельность особенно сильно затронула еврейскую общину. Творческая интеллигенция – актеры, режиссеры, сценаристы – систематически изображалась через призму традиционных антисемитских стереотипов как носители «разделенной лояльности» (divided loyalties) и агенты иностранного влияния. Политически кампания Джозеф Маккарти (Joseph McCarthy) завершилась провалом: сенатор получил официальное порицание, а Республиканская партия – серьезный репутационный ущерб. Этот опыт стал наглядным уроком для нового поколения консерваторов, убедившим их в политической бесперспективности откровенной конспирологии.

После периода маккартизма консервативное возрождение строилось на двойной стратегии: изоляции конспирологических элементов и формировании новой политической коалиции, объединившей евангелических христиан, бизнес-элиту и неоконсервативных интеллектуалов. Лидеры «Новых правых», как отмечает историк Сара Даймонд (Sara Diamond), сознательно дистанцировались от теорий заговора, понимая их электоральную токсичность, и делали ставку на интеллектуальную полемику с левыми. Ключевую роль в этом процессе сыграл Уильям Бакли (William F. Buckley), который посредством издания National Review в 1964 году инициировал кампанию против радикального «Общества Джона Бёрча» (John Birch Society) и его основателя Роберта Уэлча (Robert Welch), убеждая даже таких консерваторов как Барри Голдуотер (Barry Goldwater) отмежеваться от маргинальных элементов. Неоконсерваторы, значительную часть которых составляли еврейские интеллектуалы, дополнительно способствовали очищению партии от открытого антисемитизма. К 1970-м годам эти усилия привели к заметной маргинализации конспирологического дискурса в респектабельных консервативных кругах.  

Тем не менее, конспирологические идеи продолжали существовать на политической периферии, сохраняя элементы изоляционизма и антисемитизма, характерные для традиционных правых течений. Наибольшее влияние приобрела теория о «Сионистском оккупационном правительстве» (Zionist Occupation Government) – адаптированная для американского контекста версия древнего антисемитского мифа, восходящего к сфальсифицированным «Протоколам сионских мудрецов». Этот документ, якобы раскрывающий планы еврейского мирового господства, несмотря на неоднократные разоблачения его подложности, продолжал циркулировать в различных странах. В США его популяризации способствовал Генри Форд (Henry Ford), а в Европе он использовался для оправдания погромов и, впоследствии, стал частью идеологического обоснования нацистской политики.

Хотя концепция «Сионистского оккупационного правительства» предшествовала движению «народного ополчения», в 1980-1990-х годах эти группы модернизировали теорию, переформулировав ее как заговор о «Новом мировом порядке» (New World Order). Такой ребрендинг позволил замаскировать откровенный антисемитизм, заменяя прямые ссылки на евреев терминами «банкиры» и «глобальные элиты». Сместив фокус с финансовых институтов на международные организации, активисты стали обвинять американских лидеров в сговоре с ООН и использовании торговых соглашений вроде «Североамериканского соглашения о свободной торговле» (North American Free Trade Agreement) для подрыва национального суверенитета и подготовки к иностранной оккупации. Эта обновленная версия сохранила параноидальную суть оригинала, но приобрела более универсальную, менее откровенно расистскую форму.

Концепция «Нового мирового порядка» получила широкое распространение среди «народных ополченцев» и других радикальных групп, поскольку предлагала адаптированную для современности интерпретацию классического антисемитского мифа о «Сионистском оккупационном правительстве». Эта теория давала простое объяснение сложным экономическим процессам, связывая потерю рабочих мест и упадок местных сообществ с международными торговыми соглашениями. Её универсальность позволяла использовать ее как для оправдания сопротивления усилению федеральных правоохранительных органов (тенденции, начавшейся до 2001 года, но резко ускорившейся после терактов 11 сентября), так и для интерпретации событий при осаде Маунт-Кармел (Waco Siege) и Руби-Ридж (Ruby Ridge) как свидетельств подготовки правительства к массовой конфискации оружия у населения. Таким образом, теория «Нового мирового порядка» стала удобным инструментом для объединения различных страхов и недовольств под одной идеологической крышей.

В 1990-х годах конспирологический ландшафт пополнился новыми теориями, включая «План Ацтлан» (Plan Espiritual de Aztlan) и его эволюцию – концепцию «Североамериканского союза» (North American Union). Первая утверждала о существовании тайного альянса между американцами мексиканского происхождения и правительством Мексики с целью реваншистского захвата юго-западных территорий США. Вторая, более современная версия, обвиняла президентов Винсента Фокса (Vincente Fox) и Джорджа Буша (George W. Bush) в подготовке создания наднационального государства в составе США, Канады и Мексики. Несмотря на различие конкретных объектов обвинений, эти теории воспроизводили ключевую схему «Нового мирового порядка», рисуя картину глобального заговора против американского суверенитета, тем самым демонстрируя удивительную живучесть и адаптивность конспирологического мышления к меняющемуся политическому контексту.

Несмотря на целенаправленные усилия коалиции «Новых правых» по маргинализации конспирологических элементов, к концу 1990-х годов эти идеи начали постепенно просачиваться в мейнстрим консервативного движения. Ярким примером этого процесса стали действия конгрессмена-республиканца Хелен Ченовет (Helen Chenoweth), которая после событий в Маунт-Кармел и Руби-Ридж инициировала официальные слушания по поводу так называемых «черных вертолетов» (black helicopters) – феномена, который группы «народных ополченцев» связывали с предполагаемой подготовкой ООН к оккупации США. В начале 2000-х этот тренд продолжили видные республиканцы Том Танкредо (Tom Tancredo) и Вирджил Гуд (Virgil Goode), открыто поддержавшие теорию заговора о «Североамериканском союзе», что свидетельствовало о растущей легитимации конспирологических нарративов в рамках респектабельного политического дискурса.

Проникновение конспирологического мышления в правый мейнстрим резко ускорилось с появлением движения «Чайной партии» (Tea Party) после кризиса 2008 года. Изначально сосредоточенное на протестах против программы «Санации проблемных активов» (Troubled Asset Relief Program), поддержанной администрацией Джорджа Буша и расширенной администрацией Барака Обамы, движение быстро трансформировалось, когда его местные отделения оказались под влиянием радикальных элементов – участников групп «народного ополчения», христианских доминионистов (Christian Dominionists) и этнонационалистов. Это сместило акцент движения в сторону антиправительственной риторики, заложив основу для будущей популярности концепции «Глубинного государства» (Deep State). Примечательно, что хотя сам термин был введен в 2014 году республиканским критиком «Чайной партии», широкое распространение он получил лишь благодаря его активному использованию Трампом для обозначения своих противников, а также усиленной промоции со стороны QAnon и ультраправых активистов в социальных медиа.


В своей основе сеть представляет собой сообщество индивидов, объединенных общими целями и интересами. Подобно школьному коллективу, участники сети могут быть лично не знакомы, но объединены циркуляцией одинакового контента. В таких структурах неизбежно формируется иерархия: ключевые игроки («лидеры мнений») определяют повестку и обладают максимальными возможностями для распространения идей. Особую роль играют связующие элементы – например, мем-аккаунты (meme-sharing accounts), которые становятся мостами между различными сегментами сети, от мейнстримных республиканских групп до ультраправых сообществ и даже некоторых левых течений, создавая неожиданные точки соприкосновения в цифровом пространстве.

Наше исследование сосредоточилось на QAnon как наиболее влиятельном конспирологическом движении современности. Его происхождение остается загадкой, однако принято считать, что оно зародилось 30 октября 2017 года, когда анонимный пользователь под псевдонимом Q предсказал скорый арест Хиллари Клинтон. Хотя это пророчество не сбылось, Q сохранил аудиторию, заявив о доступе к секретной информации (ссылаясь на уровень допуска Q в Министерстве энергетики) и инсайдерских знаниях о деятельности «Глубинного государства». С тех пор QAnon эволюционировал в разветвленную экосистему конспирологических теорий, охватывающих темы от мифических «детей-кротов» до вакцин и миграционного кризиса, демонстрируя поразительную способность адаптироваться к актуальным общественным страхам.

Феноменальный успех QAnon во многом обусловлен его уникальной краудсорсинговой структурой. Система работает по принципу интерактивной головоломки: анонимный Q периодически публикует загадочные «капли» информации (Q-drops), в то время как последователям предлагается самостоятельно «исследовать» и интерпретировать эти фрагменты. Такой подход не только стимулирует активное участие, но и позволяет каждому адепту создавать персонализированные версии заговора. Идеологическая гибкость QAnon обеспечивает ему широкую привлекательность: антиправительственная риторика находит отклик у «народных ополченцев» и сторонников Дональда Трампа, в то время как скрытые расистские и антисемитские посылы укрепляют связи с ультраправыми группами. При этом завуалированный язык позволяет привлекать обычных пользователей, которые часто не осознают экстремистскую подоплеку потребляемого контента, а иногда даже не подозревают, что имеют дело с материалами QAnon.

Для проведения комплексного анализа мы разработали детальную картографию сети QAnon в социальных сетях, выбрав в качестве точки исследования середину апреля 2020 года – период массовых протестов против карантинных мер по всей стране. Наше исследование преследовало три ключевые цели: количественно оценить масштабы сети, проанализировать плотность внутренних связей между ее участниками, а также выявить доминирующие группы и характер циркулирующего между ними контента. Такой подход позволил нам не только зафиксировать структурные особенности этого цифрового сообщества, но и понять механизмы распространения конспирологических нарративов в критический момент общественной напряженности.

При анализе сетей исследователи могут использовать различные подходы – географическую локализацию, тематическую принадлежность или показатели координации, такие как синхронное использование одинаковых хэштегов или публикаций. В нашем исследовании мы сосредоточились на выявлении скоординированного обмена ссылками, когда несколько участников распространяют одинаковый контент в сжатые временные промежутки. Этот метод особенно эффективен для анализа механизмов распространения идей: массовый обмен одними и теми же ссылками не только обеспечивает широкий охват аудитории, но и создает эффект «эха», ограничивая информационное разнообразие. Кроме того, такая тактика искусственно формирует впечатление органической популярности контента. Именно поэтому анализ паттернов обмена ссылками в сообществах QAnon позволяет раскрыть, как разрозненные правые группы достигают риторического единства вокруг концепции «Глубинного государства», несмотря на существующие между ними идеологические разногласия.


На первом этапе исследования мы идентифицировали и отобрали 23 группы социальных сетей, явно связанные с движением QAnon, совокупная аудитория которых составляла 387 416 пользователей. В качестве ключевого периода анализа была выбрана неделя с 14 апреля 2020 года – пик общенациональных протестов против карантинных мер. Мы собрали все публикации с внешними ссылками в этих группах, а затем выявили другие сообщества на платформе (независимо от их тематики), которые репостили те же ссылки в течение шести секунд после первоначальной публикации. Полученная таким образом совокупность групп образовала исследуемую нами сеть «Q Lockdown», отражающую реальные механизмы распространения конспирологического контента в критический момент социальной напряженности.

Проведенный сетевой анализ выявил масштабную структуру, объединяющую 6 872 уникальные группы социальных сетей с общей аудиторией 369,5 миллионов аккаунтов и 1,2 миллиона взаимосвязей. После применения фильтрации по уровню сетевой активности (исключив группы с минимальным количеством связей), мы выделили центральное ядро сети, состоящее из 623 наиболее взаимосвязанных сообществ, охватывающих 51,4 миллиона пользователей и демонстрирующих 95 тысяч устойчивых связей. Такая конфигурация указывает на существование плотно интегрированного информационного ядра внутри более широкой сети распространения конспирологического контента.

Анализ ядра сети «Q Lockdown» выявил исключительно высокую плотность связей – 95 132 взаимодействия между группами, что соответствует почти 50% от теоретически возможного максимума. Такая сверхплотная структура обеспечивает исключительную устойчивость сети к внешним воздействиям: даже при удалении отдельных групп за нарушение правил платформы, обширные альтернативные пути распространения информации сохраняют ее жизнеспособность. Эта архитектурная особенность делает подобные сети идеальными проводниками дезинформации, обеспечивая ее беспрепятственную циркуляцию несмотря на возможные административные ограничения.

Политическая ориентация участников сети проявлялась особенно ярко: около 50% ключевых групп открыто идентифицировали себя через названия, содержащие явные отсылки к поддержке Дональда Трампа – «MAGA», «Осушим болото» (drain the swamp) или другую узнаваемую консервативную риторику. На этом фоне группы, ассоциирующие себя с движением «народного ополчения» или патриотическими организациями, составляли лишь 4% от общего числа, причем значительная часть из них также включала в свои названия упоминания Дональда Трампа. Такое распределение демонстрирует глубокую интеграцию конспирологических нарративов QAnon в мейнстримный консервативный дискурс, в то время как традиционные ультраправые группы оказались на периферии этой сети.

Партийно-ориентированные группы играли центральную роль в исследуемой сети. Анализ показал, что 80% наиболее активных групп по обмену ссылками и 90% групп с максимальной сетевой связанностью открыто поддерживали Дональда Трампа или идентифицировали себя как консервативные. Эти цифры красноречиво свидетельствуют, что конспирологический контент QAnon циркулирует не на маргинальных площадках, а в самом сердце современного консервативного мейнстрима, став неотъемлемой частью его информационной экосистемы. Подобная интеграция принципиально меняет статус этих идей – из маргинальных теорий (fringe phenomenon) они превратились в элемент массового политического дискурса.

Таким образом, конспирологические нарративы QAnon изначально формируются в рамках мейнстримного дискурса, а не проникают в него из маргинальных источников. Более того, анализ показывает их глобальный характер – каждый пятый узел в ядре сети Q Lockdown представлял международные сообщества, демонстрируя способность этих идей транслировать границы и адаптироваться к различным национальным контекстам. Это свидетельствует о качественно новом этапе развития конспирологического мышления, когда оно становится не просто частью, а формирующим элементом современного политического мейнстрима в глобальном масштабе.


Контент-анализ 50 наиболее распространяемых ссылок в сети «Q Lockdown» выявил устойчивую тематическую структуру. Хотя единого доминирующего сюжета не наблюдалось, концепция «Глубинного государства» выступала центральным организующим элементом. Анализ показал воспроизводство традиционных антиправительственных нарративов: образы глобальных манипуляторов, враждебных иностранных сил и внутренних предателей последовательно появлялись в материалах, демонстрируя преемственность с историческими формами конспирологического мышления, но адаптированными к современному политическому контексту.

Центральной фигурой конспирологических нарративов стал Билл Гейтс (Bill Gates) – технологический магнат, превратившийся в филантропа, работающего в сфере глобального здравоохранения. В восьмом по популярности материале сети, представлявшем прямую трансляцию протеста против локдауна, его характеризовали как «главного психопата, намеревающегося уничтожить человечество» (master psychopath that wants to kill [us] all). Особую опасность представляло вирусное видео, утверждавшее, что под видом вакцинации против COVID-19 Гейтс планирует массовую имплантацию устройств слежения гражданам США. Этот конкретный заговор оказался одним из наиболее живучих в пандемийный период, создав существенные препятствия для работы системы здравоохранения из-за роста числа людей, отказывающихся от вакцинации из-за страха перед государственной слежкой. Примечательно, что даже объективные журналистские материалы, такие как статья Washington Post о компрометации 25 тысяч учетных записей сотрудников Фонда Гейтса (Gates Foundation), Национального института здоровья (National Institute of Health) и Всемирную организацию здравоохранения (World Health Organization), были включены в конспирологический дискурс, получая в нем новую, параноидальную интерпретацию.

В нарративе QAnon Китай был представлен как враждебный глобальный актор. Основные материалы с обвинениями в адрес КНР исходили из консервативных источников – Fox News, британского Express, программ Гленна Бека (Glenn Beck) или заявлений про-Трамповских политиков вроде конгрессмена Дэна Креншоу (Dan Crenshaw). Преобладали две взаимодополняющие версии: либо Китай сознательно создал COVID-19 в лаборатории, либо допустил утечку вируса с последующим сокрытием. Эти утверждения, противоречащие научному консенсусу о естественном происхождении вируса, тем не менее нашли отклик у почти трети американцев в апрельских опросах. QAnon-сообщества активно тиражировали эти теории, усиливая антикитайские настроения и поддерживая лабораторную гипотезу вопреки доказательствам.

В конспирологических нарративах американские губернаторы и мэры изображались как марионетки, послушно исполняющие волю Билла Гейтса, Демократической партии и китайского правительства, которые якобы использовали пандемию как предлог для установления тотального контроля. Яркой иллюстрацией стал видеоролик с Кэндис Оуэнс (Candace Owens), где она приравнивала обязательное ношение масок в магазинах Whole Foods к проявлениям тирании. Другой популярный материал содержал ссылку на издание NPR с цитатой генерального прокурора Уильяма Барра (William Pelham Barr), который предупреждал о готовности администрации противодействовать чрезмерным, по ее мнению, ограничениям со стороны губернаторов, если те создадут «неоправданное бремя для гражданских свобод». Эти примеры демонстрируют, как QAnon-сообщества перерабатывали реальные политические заявления, встраивая их в свою параноидальную картину мира.


После ослабления карантинных мер в большинстве штатов мы исследовали, переключились ли группы из сети «Q Lockdown» на новый конспирологический нарратив – утверждения Дональда Трампа о фальсификации выборов. Этот анализ позволил проверить, было ли объединение правых групп временным явлением, связанным исключительно с пандемией, или же конспирологические нарративы QAnon обладают более универсальной «клейкостью», способной сплачивать разрозненные правые силы вокруг различных тем, связанных с концепцией «Глубинного государства». Такой переход от пандемийной тематики к электоральным теориям заговора мог бы свидетельствовать о фундаментальной способности QAnon адаптировать свои нарративы к меняющемуся политическому контексту, сохраняя при этом сплоченность своей сети.

Для проверки нашей гипотезы мы провели анализ групп, использовавших хэштег #stopthesteal в период выборов. Результаты показали, что 14% ключевых групп из первоначальной сети «Q Lockdown» активно распространяли теории о фальсификации выборов, включая четыре наиболее влиятельных сообщества. Эти данные свидетельствуют о трех важных закономерностях: во-первых, лояльность Дональду Трампу выступает объединяющим стержнем для последователей QAnon; во-вторых, данные группы выполняют функцию «мостов», соединяющих различные сегменты правого спектра через распространение дезинформации; в-третьих, устойчивость этой сети подтверждается тем, что ее ядро сохранило функциональность несмотря на многочисленные попытки социальных сетей ограничить активность QAnon. Такая живучесть структуры демонстрирует институционализацию конспирологических нарративов в правом дискурсе.


Критический анализ работ Ричарда Хофштадтера справедливо оспаривает его тезис об исключительно маргинальном характере теорий заговора в американском обществе. Многочисленные примеры – от 10% американцев, отрицающих высадку на Луну, до устойчивых слухов о «живом Элвисе» (настолько распространенных, что заслуживших отдельную страницу в Википедии) – убедительно демонстрируют проникновение конспирологического мышления в массовое сознание. Однако применительно к политической сфере центральная гипотеза Ричарда Хофштадтера сохраняет свою ценность: его представление о «стабильном центре», сдерживающем распространение параноидальных теорий, оказалось не столь ошибочным, как иногда утверждают. Действительно, существование влиятельного умеренного большинства долгое время служило важным барьером на пути политизации конспирологических взглядов, хотя в последние годы этот защитный механизм явно ослаб.

В 1970-х годах коалиция «Новых правых» действительно добилась маргинализации экстремистских конспирологических теорий внутри консервативного движения. Этот успех создал важный прецедент, позволивший Республиканской партии полноценно функционировать в рамках демократической системы – не через согласие с демократами по конкретным вопросам, а благодаря приверженности общим правилам политической игры. Однако было бы ошибкой идеализировать этот процесс: элементы конспирологического мышления сохранялись в партии, находя временное воплощение в таких фигурах, как Пэт Бьюкенен (Pat Buchanan). Несмотря на его регулярное появление в качестве комментатора на телевидении и три президентские кампании (1992, 1996, 2000), Бьюкенен так и остался периферийной фигурой, не сумевшей достичь вершины партийной иерархии. Этот исторический пример демонстрирует, что хотя полного искоренения конспирологии добиться не удалось, системные механизмы её сдерживания действительно работали на протяжении нескольких десятилетий, ограничивая влияние радикальных элементов на партийный мейнстрим.

Современная политическая реальность характеризуется глубоким кризисом демократического консенсуса. Хотя подобный консенсус сам по себе не мог бы предотвратить появление и распространение теорий заговора QAnon, он создавал бы надежные институциональные барьеры против их проникновения в правительственные структуры. Парадоксальным образом движение, чьи фундаментальные цели носят деструктивный и, по сути, аполитичный характер – дестабилизация общественного порядка ради защиты узколичных интересов одного политика, - сумело стать неотъемлемой частью идентичности одной из двух ведущих партий страны. Особенно иронично, что Республиканская партия, исторически позиционировавшая себя как оплот моральных абсолютов, теперь оказалась в плену крайних форм морального релятивизма, где любые средства оправдываются ради достижения политических целей. Это превращение демонстрирует глубину институциональной деградации, когда границы между мейнстримной политикой и маргинальным экстремизмом становятся все более размытыми.

Происходящая трансформация создает беспрецедентное сближение дискурсивных практик между ультраправыми маргиналами и мейнстримными политическими акторами. Наше исследование выявило любопытный парадокс: хотя лишь незначительное количество групп открыто идентифицируют себя с «народным ополченьем» или традиционными ультраправыми движениями, их ключевые конспирологические нарративы – о деспотичном федеральном правительстве и продажной элите – полностью интегрировались в центральный политический дискурс через механизмы QAnon. Фактически, то, что раньше считалось радикальной риторикой маргинальных групп, теперь заняло центральное место в публичной повестке, демонстрируя качественно новый этап нормализации экстремистских взглядов в американской политике.

Однако даже в эпоху постправды объективная реальность продолжает настаивать на своем. Когда значительная часть населения верит в чипирование через вакцины, это приводит к опасному снижению уровня вакцинации со всеми вытекающими последствиями для общественного здоровья. Когда беженцы, спасающиеся от реального насилия из Центральной Америки, представляются как оплачиваемые провокаторы Джорджа Сороса (George Soros), это не просто слова – это прямой путь к их дегуманизации и оправданию жестокого обращения. А когда ложные обвинения в адрес политических оппонентов достигают уровня абсурдных утверждений о «педофильских группировках», это перестает быть просто риторикой - вооруженные люди начинают штурмовать пиццерии, военные корабли и другие объекты, убежденные в своей правоте. Эти примеры наглядно демонстрируют, как конспирологические нарративы, вырвавшись за пределы маргинальных форумов, начинают формировать опасную реальность, в которой воображаемые угрозы провоцируют вполне реальные насильственные действия.

Платформы социальных сетей, предоставляя QAnon пространство для деятельности, невольно подрывает фундаментальную основу демократического общества – коллективное понимание истины, морали и человеческого достоинства. Несмотря на громкие заявления о борьбе с дезинформацией, политика компаний сводится к точечному удалению наиболее одиозного контента, а не к системному запрету всего движения. Такой половинчатый подход создает эффект «гидры» – на место каждой удаленной группы моментально появляются новые, а активисты мигрируют на запасные аккаунты. Особую проблему представляет стратегия мимикрии: сообщества QAnon искусно маскируются под безобидные развлекательные страницы, новостные ресурсы или фан-клубы знаменитостей, что делает их практически неотличимыми от легитимного контента и позволяет обходить даже те ограниченные фильтры, которые устанавливают платформы. Поэтому неудивительно, что многие из участников нашего первоначального исследования сети «Q Lockdown» пережили летнюю чистку социальных сетей и продолжили распространять ложь о президентских выборах 2020 года.

К началу 2021 года социальные сети удалили 22 из 23 исследуемых нами групп QAnon, что свидетельствует о частичном выполнении платформами своих обязательств по борьбе с дезинформацией. Однако эта чистка носила избирательный характер: хотя откровенно пропагандистские QAnon-сообщества были ликвидированы, влиятельные аккаунты вроде Fox News, Кэндис Оуэнс (Candace Owens) и про-Трамповских групп продолжили функционировать, искусно маскируя конспирологические нарративы под обычный политический дискурс. Такая ситуация, когда экстремистские идеи проникают в мейнстрим под видом нормальной риторики, создает принципиально новые вызовы для противодействия дезинформации, требуя более сложных и тонких подходов к модерации контента.

Масштабы неспособности социальных сетей контролировать дезинформацию становятся поистине устрашающими при осознании международного характера сети «Q Lockdown». QAnon эффективно формирует транснациональную аудиторию для абсурдных теорий заговора, которые одновременно: (1) разжигают социальное недовольство, (2) разрушают доверие к институтам и (3) создают информационный хаос. Такой триединый эффект катастрофически затрудняет решение насущных глобальных проблем – от климатических изменений до пандемий и международных конфликтов, превращая каждую из них в практически неразрешимую задачу. Особую иронию представляет тот факт, что платформы, созданные для объединения людей, стали инструментами распространения идей, делающих любое конструктивное международное сотрудничество почти невозможным.

Перевод статьи: Conspiracy for the Masses

Тэги: США, Конспирология, Общество

24.07.2025