Как Америка помогла Советам построить промышленность
Чтобы вывести свою страну на новые технологические рубежи, советские лидеры перенимают американский опыт, как когда-то делали их деды
Но, помимо политики и национальной экономики, на россиян уже около века производит глубокое впечатление другая Америка. Это технологическая Америка – создатель самой креативной и плодовитой производственной системы, которую когда-либо знал мир. Хотя представление об Америке как о нравственной силе никогда не исчезало, многие иностранцы мыслят преимущественно в категориях изобретательской, производственной Америки. Свидетельством тому — тысячи гостей из-за рубежа, которые отправлялись на автомобильные заводы Детройта в 1920-х годах, на гидроэлектростанции Управления долины Теннесси в 1930-х и в Силиконовую долину в 1980-х. Справедливой проверкой нашего национального престижа было бы спросить Михаила Горбачева, что бы он предпочел: две недели в Колыбели Свободы или три дня в Силиконовой долине.
Ленин, Троцкий и Сталин выбрали технологическую Америку. Одна из важных и почти забытых глав современной истории касается решимости большевиков в период между двумя мировыми войнами перенять промышленное наследие Соединенных Штатов: воссоздать сталелитейные заводы Гэри за Уралом, завод Форда в Нижнем Новгороде, великую плотину и генераторы Масл-Шоулс на днепровских порогах — всё с использованием американских методов, американских инженеров, плановиков и менеджеров. Немногие американцы сегодня могут вспомнить имя Фредерика Тейлора (Frederick Taylor), отца научного менеджмента, но он, Генри Форд и другие современные американские промышленники и инженеры оказали глубокое влияние на советскую историю. Для большевиков 1920-х годов фордизм плюс тейлоризм равнялись американизму. И американизм в этом смысле имел решающее значение для успеха коммунистического государства.
Михаил Горбачев, возможно, знает об этой главе советско-американских отношений, а советская пресса и историки предпочитают о ней не вспоминать. Но в любом случае Горбачев, похоже, намерен её повторить. Реализация Перестройки без американского технического и управленческого опыта представляется ему не более реальной, чем социалистическое будущее без фордизма и тейлоризма — Ленину. Точно так же многие американцы не знают об одном из самых замечательных эпизодов передачи технологий в истории. Американские инженеры, архитекторы и промышленники, которые помогали создавать производственную базу коммунистической России, предпочитают помалкивать об этой истории, но их преемники, как и преемники Ленина, похоже, готовы повторить всё сначала.
В 1920-х годах лучшие американские фирмы, занимавшиеся автомобилями, электричеством и управлением рабочими местами, охотно продавали «красным» свои достижения, несмотря на мощную антикоммунистическую критику. При этом Советы были готовы покупать, несмотря на свое отвращение к капитализму (они, как и многие американцы сегодня, не могли провести различие между формирующими историю средствами производства Америки и нашей экономической надстройкой со свободным предпринимательством). Соединенные Штаты никогда не пользовались большим уважением или завистью в мире, чем после Первой мировой войны. Советы считали, что американская система производства может укрепить большевистскую революцию.
К 1926 году мечты об «американизации» завораживали советских инженеров и руководителей. Советские власти считали, что для развития требуются крупные производственные системы регионального масштаба, даже большие, чем в США – и эти цели будут достигнуты, т.к. социализм не будет обременен политическими и экономическими «противоречиями» капитализма, сдерживающих полноценное развитие современных производственных технологий. Ленин понимал, что индустриализация — это не просто машины, процессы и устройства, но и порядок, централизация, контроль и систематизация. Поэтому режим безжалостно заставлял крестьян собирать зерно, рубить лес и добывать полезные ископаемые, которые в огромных количествах обменивались на иностранные, особенно американские, технологии.
Сталин подвел итог советскому торжеству американской технологии и менеджмента в 1924 году: «Сочетание русского революционного размаха с американской эффективностью — вот суть ленинизма».
В период между мировыми войнами советская экономика прошла через несколько фаз. С 1917 по 1921 год, в период военного коммунизма, большевики отчаянно и безуспешно пытались передать промышленность в руки профсоюзов и комитетов рабочих. Страна преодолела интервенцию и гражданскую войну, и только после этого власти начали восстанавливать на прежних местах управленцев и инженеров. Затем, в 1921 году, когда страна была близка к истощению, а промышленное производство застопорилось, Ленин призвал к проведению новой экономической политике (НЭП), которая предполагала временный отказ от централизованного планирования и контроля. Теперь режим допускал значительное частное и рыночное предпринимательство, сохраняя контроль над «господствующими высотами», к которым относились тяжелая промышленность, транспорт и электроснабжение. В эти годы правительство приступило к процессу национального планирования, кульминацией которого в 1928 году стал Первый пятилетний план. Вместе с ним пришло стремление ликвидировать частное предпринимательство как в промышленности, так и в сельском хозяйстве.
В период военного коммунизма ввоз западных технологий и специалистов был невозможен, но в рамках НЭПа западным производителям было разрешено создавать и эксплуатировать заводы в Советском Союзе. Во время Первой пятилетки Советы перешли к прямой покупке и импорту иностранных производственных предприятий. Иностранные специалисты, особенно американские, контролируя советских рабочих и инженеров, вводили эти заводы в эксплуатацию, а затем передавали их советским руководителям. Опасаясь зависимости от капиталистического мира, советское руководство стремилось избежать импорта промышленных товаров, стремясь вместо этого овладеть средствами их производства. Последовавшая за этим масштабная передача технологий была одной из самых крупных в истории, и её следует признать важной главой советской промышленности. До этого времени Россия всё еще напоминала доиндустриальную страну с сохраняющейся зависимостью от силы человека и животных и сельскохозяйственной экономической базой. Иосиф Сталин позже утверждал, что он «принял Россию с сохой, а оставил с ядерной бомбой». Конечно, это была риторика –железные дороги, производство чугуна и стали, текстильное производство и иностранные займы быстро индустриализировали многие регионы России ещё до революции 1917 года. Но скорость изменений была многократно увеличена после 1921 года за счет принудительного внедрения иностранных технологий.
Когда в 1916 году Владимир Ленин познакомился с идеями Фредерика Тейлора, американского революционера в области техники, произошла парадоксальная встреча умов. Тейлор, родившийся в Филадельфии в 1856 году, в 1880-х годах, работая мастером и руководителем на сталелитейном заводе, начал проводить исследования времени и движения рабочих, которые легли в основу его теорий научного управления. Он считал, что при внимательном наблюдении за отдельными рабочими любую механическую работу можно разделить на индивидуальные движения, что позволит исключить напрасную трату времени и энергии. Деятельность фабрики в целом также может быть организована до мелочей. Его система часто вызывала яростное сопротивление рабочих, которые теряли практически всю свободу и контроль над своей работой, но она часто приводила к большой экономии. Она механизировала индивидуальный труд так же, как конвейер Форда механизировал организацию производства. Тейлор умер в 1915 году, но влияние его системы научного управления до сих пор ощущается в промышленности.
На Ленина также произвели впечатление работы Фрэнка Гилбрета (Frank Gilbreth), другого американского пионера в области управления, который, казалось, не столько стремился ускорить или эксплуатировать рабочих, сколько найти наилучший, энергосберегающий способ выполнения работы. Ленин написал на полях одной из статей Гилбрета, что научное управление может обеспечить переход от капитализма к социализму.
Сталин подвел итог советскому торжеству американской технологии и менеджмента в 1924 году: «Сочетание русского революционного размаха с американской эффективностью — вот суть ленинизма».
В период между мировыми войнами советская экономика прошла через несколько фаз. С 1917 по 1921 год, в период военного коммунизма, большевики отчаянно и безуспешно пытались передать промышленность в руки профсоюзов и комитетов рабочих. Страна преодолела интервенцию и гражданскую войну, и только после этого власти начали восстанавливать на прежних местах управленцев и инженеров. Затем, в 1921 году, когда страна была близка к истощению, а промышленное производство застопорилось, Ленин призвал к проведению новой экономической политике (НЭП), которая предполагала временный отказ от централизованного планирования и контроля. Теперь режим допускал значительное частное и рыночное предпринимательство, сохраняя контроль над «господствующими высотами», к которым относились тяжелая промышленность, транспорт и электроснабжение. В эти годы правительство приступило к процессу национального планирования, кульминацией которого в 1928 году стал Первый пятилетний план. Вместе с ним пришло стремление ликвидировать частное предпринимательство как в промышленности, так и в сельском хозяйстве.
В период военного коммунизма ввоз западных технологий и специалистов был невозможен, но в рамках НЭПа западным производителям было разрешено создавать и эксплуатировать заводы в Советском Союзе. Во время Первой пятилетки Советы перешли к прямой покупке и импорту иностранных производственных предприятий. Иностранные специалисты, особенно американские, контролируя советских рабочих и инженеров, вводили эти заводы в эксплуатацию, а затем передавали их советским руководителям. Опасаясь зависимости от капиталистического мира, советское руководство стремилось избежать импорта промышленных товаров, стремясь вместо этого овладеть средствами их производства. Последовавшая за этим масштабная передача технологий была одной из самых крупных в истории, и её следует признать важной главой советской промышленности. До этого времени Россия всё еще напоминала доиндустриальную страну с сохраняющейся зависимостью от силы человека и животных и сельскохозяйственной экономической базой. Иосиф Сталин позже утверждал, что он «принял Россию с сохой, а оставил с ядерной бомбой». Конечно, это была риторика –железные дороги, производство чугуна и стали, текстильное производство и иностранные займы быстро индустриализировали многие регионы России ещё до революции 1917 года. Но скорость изменений была многократно увеличена после 1921 года за счет принудительного внедрения иностранных технологий.
Когда в 1916 году Владимир Ленин познакомился с идеями Фредерика Тейлора, американского революционера в области техники, произошла парадоксальная встреча умов. Тейлор, родившийся в Филадельфии в 1856 году, в 1880-х годах, работая мастером и руководителем на сталелитейном заводе, начал проводить исследования времени и движения рабочих, которые легли в основу его теорий научного управления. Он считал, что при внимательном наблюдении за отдельными рабочими любую механическую работу можно разделить на индивидуальные движения, что позволит исключить напрасную трату времени и энергии. Деятельность фабрики в целом также может быть организована до мелочей. Его система часто вызывала яростное сопротивление рабочих, которые теряли практически всю свободу и контроль над своей работой, но она часто приводила к большой экономии. Она механизировала индивидуальный труд так же, как конвейер Форда механизировал организацию производства. Тейлор умер в 1915 году, но влияние его системы научного управления до сих пор ощущается в промышленности.
На Ленина также произвели впечатление работы Фрэнка Гилбрета (Frank Gilbreth), другого американского пионера в области управления, который, казалось, не столько стремился ускорить или эксплуатировать рабочих, сколько найти наилучший, энергосберегающий способ выполнения работы. Ленин написал на полях одной из статей Гилбрета, что научное управление может обеспечить переход от капитализма к социализму.
Ленин настаивал на том, что в его социалистическом государстве тейлоризм не будет больше эксплуатировать рабочего ради наживы жадных капиталистов, а наоборот, значительно увеличит плоды производства на благо рабочих и крестьян и сможет использовать большой запас неквалифицированного крестьянского труда в стране. Он также считал, что централизованный контроль Тейлора над рабочим местом, процессом труда и рабочими позволит политически надежным экспертам внимательно следить за системой во время перехода от капитализма к социализму и поможет искоренить «буржуазных саботажников».
Весной 1918 года, когда страна лежала дезорганизованная и деморализованная, Ленин заявил: «Задача, которую Советская власть должна поставить перед народом во всем его объеме, — научиться работать… Мы должны организовать в России изучение и преподавание системы Тейлора, систематически опробовать её и приспособить к нашим целям». Он намеревался привлечь американских инженеров для помощи во внедрении подобной системы. Советские профсоюзы и некоторые члены партии выступили против этого плана, но Ленин предпочитал управление, осуществляемое экспертами, хаотичному контролю со стороны рабочих, даже если эти эксперты на какое-то время окажутся буржуазными выскочками или иностранцами. Он также был готов платить более высокую зарплату экспертам и более производительным рабочим. Когда американские бизнесмены узнали о том, что он отстаивает тейлоризм, они восприняли это как доказательство того, что американский путь — самый лучший.
Троцкий, глава советского военного ведомства и самый известный после Ленина лидер, также принял тейлоризм. Он пытался внедрить научный менеджмент в Красную армию и разрушенную оружейную промышленность. В одной из своих журнальных статей Троцкий вспоминал, как он полагался на «Кили» — американского инженера, возможно, по фамилии Келли, который приехал в Советский Союз примерно в 1918 году, чтобы помочь внедрить систему Тейлора в промышленность. Кили рассказал Троцкому, что на безделье на работе уходит около 50 процентов всего производительного времени в советской промышленности. Троцкий, столкнувшись с полным развалом промышленности в период военного коммунизма, одобрил «милитаризацию» труда, которая была равносильна крайнему тейлоризму в национальном масштабе.
Составляя первый Пятилетний план в середине 1920-х годов, советские власти подняли тейлоризм от простой организации фабрики до масштаба национальной экономики. Коммунистическая партия перевела и опубликовала книгу Тейлора «Принципы научного управления» (The Principles of Scientific Management), а высшее руководство страны привлекло Вальтера Полякова (Walter Polakov), американского последователя Генри Ганта (Henry Gantt), одного из самых ярых учеников Тейлора, для обеспечения связи с американскими экспертами по научному управлению и подготовки производственных карт для всего первого Пятилетнего плана.
Алексей Гастев, советский профсоюзный лидер и поэт, помог придать тейлоризму экзотический советский колорит. Он рассматривал рабочих как продолжение промышленных механизмов, и восхвалял слияние человека и машины: «Я отращиваю железные руки и плечи, и сливаюсь с машиной». Увлеченный работами Тейлора и Гилбрета, Алексей Гастев стал проводником идей научного менеджмента.
Ленин находил идеи и энтузиазм Алексея Гастева привлекательными, и Гастев получил поддержку для того, что он называл своим высшим творческим созданием – Центрального института труда. В 1920-е годы институт стал средоточием советского тейлоризма, а исследования времени и движения стали идеей фикс Гастева. Его критики жаловались, что институт пренебрегает всеми сложностями научного управления, но Гастев шел дальше. Он писал: «Многие находят отвратительным, что мы хотим иметь дело с человеком, как с винтиком, гайкой, машиной. Но мы должны отнестись к этому так же безбоязненно, как к росту деревьев и расширению железнодорожной сети». Он предсказал, что тейлоризм откроет новую эру, в которой само общество будет механизировано, управляемое социальной инженерией. Как на рабочем месте, так и в обществе, местами власти станут кабинеты менеджеров и инженеров. Пишущий, что «Тейлор был изобретателем, Гилбрет был изобретателем, Форд был изобретателем», Гастев говорил о превращении России в «новую, цветущую Америку». Сталинская чистка, уничтожившая ученых-обществоведов, ликвидировала институт Гастева в 1940 году. В 1941 году стало известно, что он был расстрелян.
Советское принятие тейлоризма породило бесчисленные проблемы. Система управления, разработанная в высокоразвитой и производительной стране, навязывалась отсталой стране. Американские инженеры и специалисты по управлению вернулись домой с ужасными историями о неистовых и жестких попытках внедрить тейлоризм. Многие крестьяне, ставшие рабочими, не смогли вовремя прийти на свои тейлоровские рабочие места, потому что в их домах не было часов. Партийные чиновники требовали ускорения работы в одной части интегрированной заводской системы, пренебрегая другими, создавая узкие места и заторы. Задавленные нереальными квотами, рабочие перегружали работой недавно импортированное оборудование, пытались обмануть систему и выпускали некачественную продукцию. Инженеры и руководители внезапно обнаружили, что обычные ошибки могут быть признаны высокопоставленными функционерами преступным саботажем. Иррациональные ускорения и увеличение квот стали устойчивой характеристикой советского тейлоризма и советской технологии в целом.
Ленин рано пришел к выводу, что электрификация страны, как и тейлоризм, будет необходима для построения современной России. Он был согласен с Марксом в том, что паровая энергия и фабричная система помогли создать промышленный капитализм, и рассуждал по аналогии, что электрификация и рост крупных региональных систем производства будут способствовать следующим великим социальным изменениям — формированию социалистического общества. Инженер Кржижановский, советник Ленина, убедил его, что электрификация не может быть полностью развита там, где господствует конкуренция – только коллективное предпринимательство может создать общенациональную систему производства энергии с сетью, которая будет функционировать как единая машина. Видение американских магнатов меркло по сравнению с этим.
Весной 1918 года, когда страна лежала дезорганизованная и деморализованная, Ленин заявил: «Задача, которую Советская власть должна поставить перед народом во всем его объеме, — научиться работать… Мы должны организовать в России изучение и преподавание системы Тейлора, систематически опробовать её и приспособить к нашим целям». Он намеревался привлечь американских инженеров для помощи во внедрении подобной системы. Советские профсоюзы и некоторые члены партии выступили против этого плана, но Ленин предпочитал управление, осуществляемое экспертами, хаотичному контролю со стороны рабочих, даже если эти эксперты на какое-то время окажутся буржуазными выскочками или иностранцами. Он также был готов платить более высокую зарплату экспертам и более производительным рабочим. Когда американские бизнесмены узнали о том, что он отстаивает тейлоризм, они восприняли это как доказательство того, что американский путь — самый лучший.
Троцкий, глава советского военного ведомства и самый известный после Ленина лидер, также принял тейлоризм. Он пытался внедрить научный менеджмент в Красную армию и разрушенную оружейную промышленность. В одной из своих журнальных статей Троцкий вспоминал, как он полагался на «Кили» — американского инженера, возможно, по фамилии Келли, который приехал в Советский Союз примерно в 1918 году, чтобы помочь внедрить систему Тейлора в промышленность. Кили рассказал Троцкому, что на безделье на работе уходит около 50 процентов всего производительного времени в советской промышленности. Троцкий, столкнувшись с полным развалом промышленности в период военного коммунизма, одобрил «милитаризацию» труда, которая была равносильна крайнему тейлоризму в национальном масштабе.
Составляя первый Пятилетний план в середине 1920-х годов, советские власти подняли тейлоризм от простой организации фабрики до масштаба национальной экономики. Коммунистическая партия перевела и опубликовала книгу Тейлора «Принципы научного управления» (The Principles of Scientific Management), а высшее руководство страны привлекло Вальтера Полякова (Walter Polakov), американского последователя Генри Ганта (Henry Gantt), одного из самых ярых учеников Тейлора, для обеспечения связи с американскими экспертами по научному управлению и подготовки производственных карт для всего первого Пятилетнего плана.
Алексей Гастев, советский профсоюзный лидер и поэт, помог придать тейлоризму экзотический советский колорит. Он рассматривал рабочих как продолжение промышленных механизмов, и восхвалял слияние человека и машины: «Я отращиваю железные руки и плечи, и сливаюсь с машиной». Увлеченный работами Тейлора и Гилбрета, Алексей Гастев стал проводником идей научного менеджмента.
Ленин находил идеи и энтузиазм Алексея Гастева привлекательными, и Гастев получил поддержку для того, что он называл своим высшим творческим созданием – Центрального института труда. В 1920-е годы институт стал средоточием советского тейлоризма, а исследования времени и движения стали идеей фикс Гастева. Его критики жаловались, что институт пренебрегает всеми сложностями научного управления, но Гастев шел дальше. Он писал: «Многие находят отвратительным, что мы хотим иметь дело с человеком, как с винтиком, гайкой, машиной. Но мы должны отнестись к этому так же безбоязненно, как к росту деревьев и расширению железнодорожной сети». Он предсказал, что тейлоризм откроет новую эру, в которой само общество будет механизировано, управляемое социальной инженерией. Как на рабочем месте, так и в обществе, местами власти станут кабинеты менеджеров и инженеров. Пишущий, что «Тейлор был изобретателем, Гилбрет был изобретателем, Форд был изобретателем», Гастев говорил о превращении России в «новую, цветущую Америку». Сталинская чистка, уничтожившая ученых-обществоведов, ликвидировала институт Гастева в 1940 году. В 1941 году стало известно, что он был расстрелян.
Советское принятие тейлоризма породило бесчисленные проблемы. Система управления, разработанная в высокоразвитой и производительной стране, навязывалась отсталой стране. Американские инженеры и специалисты по управлению вернулись домой с ужасными историями о неистовых и жестких попытках внедрить тейлоризм. Многие крестьяне, ставшие рабочими, не смогли вовремя прийти на свои тейлоровские рабочие места, потому что в их домах не было часов. Партийные чиновники требовали ускорения работы в одной части интегрированной заводской системы, пренебрегая другими, создавая узкие места и заторы. Задавленные нереальными квотами, рабочие перегружали работой недавно импортированное оборудование, пытались обмануть систему и выпускали некачественную продукцию. Инженеры и руководители внезапно обнаружили, что обычные ошибки могут быть признаны высокопоставленными функционерами преступным саботажем. Иррациональные ускорения и увеличение квот стали устойчивой характеристикой советского тейлоризма и советской технологии в целом.
Ленин рано пришел к выводу, что электрификация страны, как и тейлоризм, будет необходима для построения современной России. Он был согласен с Марксом в том, что паровая энергия и фабричная система помогли создать промышленный капитализм, и рассуждал по аналогии, что электрификация и рост крупных региональных систем производства будут способствовать следующим великим социальным изменениям — формированию социалистического общества. Инженер Кржижановский, советник Ленина, убедил его, что электрификация не может быть полностью развита там, где господствует конкуренция – только коллективное предпринимательство может создать общенациональную систему производства энергии с сетью, которая будет функционировать как единая машина. Видение американских магнатов меркло по сравнению с этим.
Ленин интересовался электрификацией с 1890-х годов, когда вместе с Кржижановским отбывал сибирскую ссылку. Как и многие западные реформаторы того времени, Ленин рассматривал электрификацию как шаг к идеальному обществу, которая «ускорит превращение грязных мастерских в чистые светлые лаборатории, достойные человека, а электрическое освещение и отопление каждого дома облегчит жизнь миллионов «домашних рабов». Он часто показывал себя скорее энтузиастом, чем знатоком, как, например, когда призывал установить электрические фонари в каждом сельском районе в течение одного года и добывать медь для проводки, собирая отходы в сельских районах. Герберт Уэллс (Herbert George Wells), британский писатель и социальный реформатор, посетил его в 1920 году и пришел к выводу, что «Ленин, который, как хороший ортодоксальный марксист, осуждает всех «утопистов», наконец-то сам поддался утопии – утопии электриков».
В 1920 и 1921 годах Ленин и Кржижановский начали кампанию по реализации национального плана электрификации. Ленин провозгласил на съезде Советов, что электрификация и современное крупное производство обеспечат окончательную победу коммунизма над капитализмом, и предсказал, что «если Россия будет покрыта густой сетью электрических станций… наше коммунистическое развитие станет образцом для будущей социалистической Европы и Азии». Он призвал к самой широкой пропаганде, в том числе к превращению «каждой построенной нами электростанции в оплот просвещения, который будет использоваться для воспитания электрического сознания масс». Он потребовал, чтобы копия национального плана электрификации была направлена в каждую школу – неграмотные крестьяне должны учиться читать по этой книге.
Электрификация продолжалась в течение 20-х годов путем массового переноса технологий. Как и в конце XVII — начале XVIII веков, когда Петр I пытался вестернизировать Россию, советское правительство прибегло к испытанным способам импорта технологий, включая перевод технических и научных книг, наём иностранных специалистов и квалифицированных рабочих, закупку машин и технологических процессов. Но советские власти также пошли на беспрецедентный шаг — импортировали целые системы производства и внедрили их в гидроэнергетические комплексы. Альберт Кан (Albert Kahn), американский архитектор, спроектировавший заводы Ford в Хайленд-Парке (Highland Park) и Ривер-Руж (River Rouge), заметил: «Действительно, трудно понять русскую психологию, которая диктует возведение таких огромных сооружений. У себя в стране мы бы начали с меньших объемов с возможностью расширения, но не в России, где говорят: «У нас нет времени учиться бегать, мы должны летать». При строительстве крупных электростанций Советы полагали, что мощности будут использоваться с наибольшей эффективностью, а кривые спроса и предложения будут совпадать по времени. Любой американский энергетический магнат мог бы предостеречь советских руководителей о том, что подобные предположения маловероятны, и что спрос и предложения должны быть синхронизированы.
Днепровские пороги, над которыми некогда возвышалась крепость украинских казаков, были выбраны местом строительства самого амбициозного из новых проектов — грандиозной гидроэлектростанции и регионального комплекса. Днепровский проект, который часто сравнивают с гидроэлектростанцией Масл-Шоулз (Muscle Shoals), построенной в 1917-1925 годах и ставшей первым блоком в системе Tennessee Valley Authority, был выполнен в американском стиле. Советский Союз назначил американца Хью Купера (Hugh Cooper) главным инженером-консультантом, а руководил проектом советский инженер Иван Александров. Американские компании поставляли оборудование и инженеров. International General Electric построила пять из девяти необходимых гигантских генераторов, остальные были построены в Ленинграде под американским руководством. Компания Newport News Shipbuilding and Drydock Company построила девять турбин мощностью 85 000 л.с., самых больших в мире. Немецкие и шведские фирмы взяли на себя часть реализации крупных объектов, но около 70 процентов гидроэнергетического оборудования было американским. Паровые лопаты, подъемники, локомотивы, скальные буры и строительная сталь также поставлялись из США. Один американец, увидевший стройку, сказал, что она похожа на «Маленькую Америку» — единственной непривычной деталью было присутствие женщин-рабочих. Когда американский фотограф Маргарет Бурке-Уайт (Margaret Bourke-White) посетила стройку, она заметила четырех вирджинцев, ответственных за установку турбин.
Строительство, на котором трудились десятки тысяч рабочих, началось в 1927 году. 1 мая 1932 года состоялось торжественное открытие электростанции имени В. И. Ленина, и она начала работать как крупнейшая гидроэлектростанция в мире. Благодаря этому проекту бесчисленные советские инженеры и рабочие познакомились с западными технологиями. Хью Купер считал, что опыт, полученный на Днепре, позволит Советскому Союзу с его богатыми человеческими и природными ресурсами занять ведущее положение в качестве мировой державы.
В соответствии с ленинской установкой на масштабность, днепровские проектировщики предложили построить энергосистему, подобную той, что выросла вокруг Ниагарского водопада, и сделать ее ядром «единого промышленного комплекса, экономически и технически взаимосвязанного». Здесь предполагалось построить азотно-туковый, цементный, алюминиевый и сталелитейный заводы, связанные между собой высоковольтными линиями электропередач и электрифицированной железной дорогой. Они построили комплекс каналов вокруг порогов и плотины, чтобы сделать возможным беспрепятственное судоходство по Днепру от северной России до Черного моря — мечта Екатерины Великой. Они планировали проложить высоковольтные линии электропередач, по которым электроэнергия должна была поступать в промышленность Донецкого бассейна, расположенного в двухстах милях от города. Они также задумали построить новый город на 150 000 рабочих в самом сердце днепровского комплекса, предсказывая, что население этого района вырастет до восьми миллионов человек.
На церемонии открытия гидроэлектростанции в 1932 году правительство наградило Хью Купера высшей наградой — орденом Красной Звезды. Он стал первым иностранцем, удостоенным такой чести. Купер родился в Шелдоне, штат Миннесота, в 1865 году и строил гидроэлектростанции по всему миру, включая плотину и электростанцию Кеокук (Keokuk dam) на Миссисипи и правительственный объект США в Масл-Шоулз. Работая по контракту с советским правительством с 1927 по 1932 год, он проводил один или два месяца в году на Днепре. Он и его американские сотрудники жили в специальной иностранной секции с комфортабельным жильем, отличной импортной провизией и доступом к бассейну и полю для гольфа.
Купер, сухой и осторожный человек, однажды сказал, что не приемлет никаких «-измов», кроме старого доброго американского здравого смысла, но при этом добавил, что все советские лидеры, с которыми он имел дело, включая Иосифа Сталина, были людьми с большими интеллектуальными способностями и стремились улучшить условия жизни с помощью технологий. Он высоко оценил их честные деловые отношения и отсутствие коррупции, а еще ему понравились русские рабочие, которые охотно помогали ему в его огромном проекте. Попытки научить крестьян-рабочих пользоваться сложной техникой были крайне утомительны, но он добился успеха. Четкая власть советских руководителей над своими рабочими и использование ими сдельной оплаты труда также понравились Куперу.
В Соединенных Штатах Купер поддерживал советско-американские отношения ещё до того, как его страна официально признала Советский Союз. Он возглавлял Американо-российскую торговую палату (American-Russian Chamber of Commerce), директорами которой были представители ведущих американских корпораций. В 1932 году в ней были представлены International General Electric, Westinghouse Electric International, General Motors, W. Averell Harriman & Company и Chase National Bank. Президент Рузвельт признал Советский Союз в 1933 году. По словам историка Герберта Фейса (Herbert Feis), «экономические расчеты вывели вопрос о признании на первый план… Текущие условия в Соединенных Штатах делали привлекательным любой новый иностранный рынок, а российский рынок считался потенциально большим». Однако в конечном итоге «надежды на большую экономическую выгоду не оправдались».
К 1928 году, когда Советский Союз приступил к выполнению Первой пятилетки, Генри Форд (Henry Ford) стал для советских людей бОльшим героем, чем Фредерик Тейлор. Вокруг методов Форда и даже его личности вырос целый эмоциональный культ. К 1925 году его автобиография «Моя жизнь, мои достижения» (My Life and Work) вышла в Советском Союзе четырьмя тиражами, а один американец в России сообщил, что руководители заводов изучают Форда с таким же энтузиазмом, с каким они изучали Ленина. Не одна деревня приняла название трактора Fordson, а репортер New York Times Уолтер Дюранти (Walter Duranty) написал в 1928 году, что «Форд означает Америку и всё, чего Америка достигла, чтобы сделать её образцом и идеалом для этой огромной и отсталой страны… Дешёвое массовое производство — это советская цель, более ценная с практической точки зрения, чем мировая революция».
Советские граждане направлялись на огромные заводы, спроектированные Фордом, а также на Днепровский гидроэлектроузел, как на символ современных советских технологий. А социальная философия Форда, пропагандирующая массовое производство и массовое потребление, вызывала не меньший энтузиазм, чем его машины и планировка заводов. В 1919 году советская делегация попросила о встрече с Генри Фордом, заявив: «Мы считаем, что сможем дать вам понять, что Советская Россия открывает методы промышленной эффективности, совместимые с интересами человечества». Роль Форда в качестве советского героя и поставщика технологий, должно быть, вызвала у него как минимум небольшой кризис идентичности, поскольку в книге «Моя жизнь, мои достижения» (1922) он писал: «Природе противна Советская Республика, ибо она стремилась отрицать природу и, прежде всего, право на плоды труда».
Взгляды Форда на советский режим не оказали сильного влияния на советских граждан, как это сделали его тракторы Fordson. К 1926 году Советский Союз заказал 24 600 Фордзонов, и большинство из них было поставлено. В 1927 году Ford Motor Company хвасталась, что 85 процентов грузовиков и тракторов в Советском Союзе были произведены компанией Ford. Если в 1924 году на всей огромной территории России работало всего около 1 000 тракторов, то к 1934 году их было уже 200 000, причем большинство из них — американского производства.
Троцкий отмечал, что «самым популярным словом среди нашего передового крестьянства является «Фордзон». Действительно, крестьяне устраивали в своих деревнях фордзоновские дни и праздники. Однако как символ Фордзоны были превосходны, но как реальное орудие труда служили не столь хорошо. Зачастую они были слишком легкими для глубокой вспашки российской почвы. В Советском Союзе не существовало сервисной службы Ford для их ремонта в случае поломки. Кроме того, «Фордзон» оказался неподходящей техникой, поскольку работал на бензоле — топливе, которое было в дефиците. Русским же требовались двигатели, работавшие на керосине. После 1928 года они начали импортировать более крупные и прочные тракторы от International Harvester, John Deere и Allis-Chalmers. После 1931 года импорт тракторов резко сократился, поскольку Советский Союз наконец начал наращивать собственное производство — в основном на заводах, созданных по американским проектам.
В Сталинграде советские власти построили огромный тракторный завод, спроектированный Альбертом Каном. Его строительством руководил Джон Колдер (John K. Calder) из Детройта, а компания International Harvester предоставила технических консультантов и разработала модель трактора для этого завода. Около 380 американских инженеров и мастеров помогали налаживать его работу. Завод начал выпускать тракторы в 1930 году и вскоре приобрел дурную славу из-за низкого качества продукции, срывов поставок и грубого обращения с техникой со стороны рабочих, многие из которых никогда прежде не видели электрического света. Колдер также руководил строительством тракторного завода в Челябинске, чей сборочный цех, объявленный советскими властями крупнейшим зданием в мире, должен был выпускать пятьдесят тысяч тракторов «Сталинец» в год. Производство началось в 1933 году с копии гусеничного трактора Caterpillar – при этом Советы, как правило, не платили лицензионных отчислений американскому правообладателю. Леон Сваджиан (Leon A. Swajian), руководивший строительством завода Ford в Ривер-Руж, возглавил расширение небольшого тракторного завода в Ленинграде и строительство завода в Харькове для производства копии трактора International Harvester.
Разочарования американских менеджеров, инженеров и мастеров, пытавшихся запустить тракторные заводы и одновременно имевших дело с советскими чиновниками и рабочими, едва ли превосходили те трудности, с которыми сталкивались американцы, учившие крестьян пользоваться машинами. Американец Гарольд Уэйр (Harold M. Ware) в 1922 году вместе с женой и восемью американскими фермерами отправился в Россию, чтобы обучить крестьян управлению тракторами. Самих прибывших приветствовал лично Троцкий. Он отметил, что почти все они были американцами в первом поколении скандинавского происхождения, и заметил: «Итак, за одно поколение вы превращаете скандинавских крестьян в американских фермеров и трактористов. Что ж, мы можем сделать то же самое и с русскими крестьянами», но для Советского Союза «одно поколение» оказалось очень долгим и трудным.
Всё больше тракторов, произведенных в Советском Союзе после 1930 года, страдали от протекающих радиаторов, некачественно отлитых головок цилиндров, разболтанных подшипников и сломанных клапанных пружин. Один вернувшийся американский инструктор писал: «Я не могу передать, как плохо русские обращаются со своей техникой… Тракторы, рассчитанные на десять лет тяжелой работы, выдерживают там три сезона… Русскому рабочему всё равно, работает он или нет. На самом деле, если он не работает, у него больше времени на сон, а сон — это единственное, что он любит».
Завышенные планы и спонтанные «авралы» по выполнению производственных квот приводили к поломке машин – один советский руководитель совхоза принимал американских экспертов с револьвером на столе — не самый хороший инструмент управления. Делегация из пяти человек от Ford Motor Company, совершившая поездку по стране в 1926 году, обнаружила, что советские люди одержимы графиками, диаграммами и красочными таблицами с бессмысленными цифрами. После того как делегации показали диаграмму, указывающую на множество ремонтных мастерских для тракторов на Украине, она не смогла найти ни одного нормально работающего предприятия. Они видели современные станки и продуманные планировки, но на грязных заводах работали ленивые и плохо управляемые рабочие. В конфиденциальном отчете для компании Ford группа выразила потрясение тем, что политическим соображениям позволялось преобладать над техническими.
Но постепенно скептически настроенные и непокорные крестьяне были переубеждены и стали требовать больше тракторов. К началу Второй мировой войны американские специалисты и тракторы преимущественно американской конструкции в значительной степени способствовали проведению Сталиным жестокой кампании коллективизации сельского хозяйства в Советском Союзе.
Помимо тракторов, русские жаждали заполучить знаменитые легковые и грузовые автомобили Ford. Делегация советской торговой корпорации «Амторг» и Московского автомобильного треста посетила Детройт в 1928 году, через год после того, как Форд перешел с модели T на модель A. Компания Ford проявила интерес к переговорам с Советским Союзом, поскольку мировые продажи модели T падали, а советские заказы на тракторы Фордзон сократились. В мае 1929 года Ford Motor Company подписала контракт с Высшим советом народного хозяйства СССР, согласившись предоставить детальные планы строительства и оборудование для заводов, которые в конечном итоге должны были производить сто тысяч легковых автомобилей модели A и грузовиков модели AA в год. Инжиниринговая компания Austin из Кливленда должна была руководить строительством производственного комплекса, сборочного завода и образцового города для рабочих в Нижнем Новгороде (переименованном в Горький в 1932 году). Альберт Кан руководил строительством меньшего сборочного завода в Москве. Эти заводы должны были собирать автомобили из импортных деталей до тех пор, пока не заработает полноценное советское производство. Обмен несколькими сотнями советских и фордовских мастеров и инженеров помог сгладить этот процесс.
Мнение Генри Форда изменилось со времени написания книги «Моя жизнь и работа». «Россия начинает строить, и я давно убежден, что мы никогда не сможем построить сбалансированный экономический порядок в мире, пока каждый народ не станет настолько самодостаточным, насколько это возможно… Народы будут делать то, что делает Россия», заявил Форд. Он считал, что контракт передаст Советам опыт, накопленный за полвека. Индустриализация означает процветание, а процветание способствует миру во всем мире. Те, кто помнил амбициозный проект Форда по отправке «Корабля Мира» (Peace Ship) во время Первой мировой войны в Европу, едва ли могли сомневаться в его искренности, как и в его решимости продавать автомобили.
Когда в феврале 1930 года завод в Нижнем Новгороде начал производство, горожане восторженно праздновали, но советские чиновники проницательно настояли на том, чтобы руководитель Ford отправился в двухмесячный отпуск на Черное море, пока они не убедятся, что сборочные заводы в Нижнем Новгороде и Москве смогут работать без него.
В январе 1932 года начал работу крупный производственный комплекс. На Волге была создана своя «Ривер-Руж», а москвичи получили возможность стать владельцами Model A. На бумаге Ford понес убытки по этому соглашению: Советы закупили меньше половины оговоренного количества автомобилей. Но поскольку компания в то время переходила на двигатели V-8, нижегородский проект позволил ей сбыть производственное оборудование на три миллиона долларов, которое в ином случае отправилось бы на слом.
Проводники технологической революции отважились и на другой подвиг — строительство металлургического комбината, аналогичного заводу в Гэри. Он был возведен за Уралом, в Магнитогорске, у двух невысоких гор, богатых магнетитовой железной рудой, вызывавшей суеверный интерес с тех пор, как первые исследователи заметили отклонение стрелок своих компасов. Добыча руды здесь велась с XVIII века, но примитивная транспортировка и огромные расстояния до рынков западной России делали ее разработку нерентабельной. Теперь советские лидеры планировали построить ни больше ни меньше как крупнейший и самый современный в мире металлургический завод. В его состав должны были войти фабрики для магнитной сепарации, обогащения и окускования руды, восемь гигантских доменных печей объемом 1500 тонн, 28 (позднее 42) мартеновских печи, три бессемеровских конвертера, сорок пять коксовых батарей и три прокатных стана. Эти предприятия должны были стать частью большого регионального комплекса, включавшего золотые, платиновые, серебряные, медные, никелевые, свинцовые и алюминиевые рудники, машиностроительные и оружейные заводы, тракторные и вагоностроительные предприятия, нефтяные месторождения и НПЗ, а также транспортные линии к угольным бассейнам вплоть до Сибири. Этот проект создания социалистических рабочих поселков на пустынных землях получил название Урало-Кузнецкого комбината. Советы хотели показать, что могут не только перенять капиталистическую производственную систему, но и превзойти её.
Крестьяне из центральной России и мигранты из Сибири — некоторые из них были беглецами из недавно коллективизированных хозяйств — хлынули в Магнитогорск в поисках работы еще до прибытия советских и иностранных инженеров. Главным иностранным подрядчиком выступила компания Arthur G. McKee & Company из Кливленда. Немецкая фирма построила прокатный стан, а коксохимический завод возводила американская компания «Koppers and Company». Строительство мартеновских печей, транспортной системы, водоснабжения и других объектов контролировали различные советские организации. Другая американская инжиниринговая компания, Freyn Engineering, совместно с советскими инженерами проектировала и строила Кузнецкий металлургический комбинат — еще одну часть регионального плана. Четырнадцать инженеров Freyn консультировали советские власти по развитию сталелитейной промышленности начиная с 1927 года.
Джон Скотт (John Scott), молодой американец, работавший в этом городе, оставил воспоминания о своих впечатлениях. Он писал, что видел много пота и крови, а также «великолепно построенный завод». Скотт бросил Университет Висконсина в 1931 году, чтобы стать сварщиком в General Electric. Не найдя применения своей энергии и энтузиазму дома во время Великой депрессии, он решил «приложить руку к строительству общества, которое, казалось, было хотя бы на шаг впереди американского». Он жил с рабочими, строившими доменные печи Магнитогорска, и видел, как многие из них умирали или страдали от холода, голода, истощения и несчастных случаев. Тысячи политических заключенных и раскулаченных крестьян работали на «Магнитке» под наблюдением тайной полиции. Специальные уполномоченные из Коммунистической партии приезжали из Москвы, чтобы обеспечить выполнение графиков и квот – Скотт описывал их как источники инициативы и энергии, способные заставить дело двигаться, несмотря на интриги и поиск «вредителей». В 1942 году он пришел к выводу, что «строительство Магнитогорска и всех промышленных районов Урала и Западной Сибири были плодом несгибаемой воли Сталина и его безжалостного упорства».
Большинство высокопоставленных сотрудников таких проектов обучались как политическим догмам, так и техническим навыкам. Инженеры старого режима всегда вызывали подозрения, но, как правило, были гораздо лучше подготовлены, чем молодые инженеры — выпускники советских вузов. Однако инженеры с дипломами советских техникумов получали в шесть-восемь раз больше, чем неквалифицированные рабочие. Высшие руководители зарабатывали в тридцать раз больше рабочих, а иностранные инженеры, включая американцев, имели самые высокие зарплаты и уровень жизни среди всех.
Для проектирования рабочего города Магнитогорска советские плановики привлекли немца Эрнста Мая (Ernst May), одного из ведущих европейских архитекторов-авангардистов. Май использовал индустриальные методы для строительства современных жилых кварталов во Франкфурте-на-Майне в 1920-х годах, и советское руководство явно желало создать не только современную промышленность, но и современный образ жизни. Построенный им Соцгород, по словам Скотта, не был «действительно хорошим примером социалистического города». Он состоял из пятидесяти больших трех-, четырех- и пятиэтажных многоквартирных домов с балконами, окруженных открытыми площадями, фонтанами, цветочными садами и детскими площадками. К 1937 году квартиры были отчаянно переполнены, в каждой комнате проживало до пяти человек. В квартирах было электричество, центральное отопление, водопровод и ванны, но ванны обычно использовались для хранения вещей, т.к. русские предпочитали традиционные общественные бани.
Несмотря на всех иностранных консультантов, советников и оборудование, интенсивную обучающую и воспитательную работу, а также решимость партийных представителей, «Магнитка» сталкивалась с постоянными трудностями. Неквалифицированная рабочая сила неправильно использовала импортную технику, нереальные графики порождали брак и искаженную отчетность, транспортные и погрузочные средства были перегружены, запасы часто заканчивались катастрофически и неожиданно. К концу первой Пятилетки отставание от графика было настолько велико, что сроки сдачи были перенесены на конец второй Пятилетки.
Примерно с 1934 года акцент начал смещаться со строительства заводов на собственно производство. В 1936-1937 годах полным ходом шла передача ответственности русским инженерам. Иностранных специалистов, которых прежде Советский Союз баловал, теперь начали обвинять во вредительстве. Молодые советские инженеры набирались опыта и начинали пользоваться престижем и уважением, которые ранее принадлежали иностранцам. Русские рабочие тоже начали проявлять себя. Блюминг, который в 1934 году часто простаивал, к 1935 году уже перерабатывал всю сталь, которую могли выдать мартены. Прокатный стан, неэффективно работавший в 1934 году, в следующем году также вышел на полную мощность. К 1938 году, по оценке Скотта, Урало-Кузнецкий комбинат всё ещё производил лишь около 45% от запланированного объема, но он был впечатлен чудом, сотворенным в безлюдной пустыне. «Магнитка» производила больше чугуна, чем все заводы Чехословакии, Италии и Польши вместе взятые. Тем не менее, даже на полную мощность он в обозримом будущем не мог произвести достаточно металла даже для стальных рельсов, необходимых для строительства железнодорожной системы гигантского регионального комплекса, частью которого являлся.
С углублением Великой депрессии на Западе и ростом фашизма в Германии и Италии в 1930-х годах сталинская политика перешла от зависимости от иностранных инженеров и промышленников к опоре на новое поколение советских инженеров, подготовленных после 1917 года. Сталин всегда стремился к тому, чтобы советские технологии и промышленность догнали и превзошли западные, а с приближением войны Советский Союз стал ещё решительнее добиваться самодостаточности. Во время Второй мировой войны СССР в значительной степени опирался на огромные производственные системы, созданные с американской помощью, дополняя их оборудованием, полученным по ленд-лизу от союзников. После войны Сталин, Никита Хрущев и Леонид Брежнев пытались поддерживать мощь страны, полагаясь исключительно на собственных инженеров, ученых, рабочих и управленцев. Советские военные и космические технологии демонстрировали впечатляющие успехи, но, несмотря на эти вершины, в стране существовали проблемы, особенно в производстве потребительских товаров. Централизованное планирование и командная экономика не сработали для разросшейся экономики Советского Союза так же хорошо, как для такой строго организованной корпорации, как Ford Motor Company в 1920-х годах.
Сейчас, в 1980-е годы, Михаил Горбачев, подобно Ленину, полон решимости восстановить Советский Союз как современное государство, основанное на науке и технике. Он уже предложил институциональные, социальные и психологические изменения, и поощряет значительное расширение контактов с иностранными технологиями и наукой через совместные советско-иностранные, в том числе американские, технологические и промышленные предприятия. Среди американских компаний, участвующих или планирующих промышленные проекты в Советском Союзе — Archer-Daniels-Midland с её передовыми технологиями переработки кукурузы, Honeywell, которая согласилась помочь модернизировать около сотни советских заводов по производству удобрений, Dresser Industries и Combustion Engineering, Inc., участвующие в совместных предприятиях по производству оборудования для нефтяной промышленности, и Occidental Petroleum, давнего лидера в советско-американской торговле, в настоящее время участвующей в строительстве нефтехимического комплекса стоимостью шесть миллиардов долларов.
Прошлая роль Америки в создании Советского Союза способствовала как блестящим успехам, так и мучительным провалам в начинании, движимом как подлинным идеализмом, так и безжалостным стремлением к цели. Можно провести параллель между преобразованиями в России и более ранним технологическим развитием нашей собственной страны. Примерно до 1850 года европейцы, особенно британцы, считали американские технологии «кривыми» – разваливающиеся деревянные мосты, шаткие железные дороги и взрывающиеся паровые котлы были обычным явлением. Хотя американские изобретения на выставке в Хрустальном дворце в Лондоне в 1851 году были признаны гениальными, а разговоры о новой американской системе производства уже ходили, Британия всё ещё чувствовала себя уверенно и превосходно в своем технологическом лидерстве. Американцы на протяжении столетия активно заимствовали технологические знания из Европы. Но всего через полвека рост американского производства и патентов превратил Британию во второстепенную державу. Михаила Горбачева может обнадежить тот факт, что между окончанием Американской революции и началом американского технологического и промышленного превосходства прошло более века. Возможно, он с нетерпением ждет 2017 года.
Советский Союз и сегодня остается грандиозной сценой, на которой разыгрывается история созидания и строительства. Если история повторится и произойдет новая масштабная передача американских технологий, возможно, американцы на правом фланге политического спектра увидят в этом лишь очередной безжалостный захват власти Империей Зла, а левые — продажность западных промышленников, движимых прибылью. Скорее всего, основная мотивация будет той же, что и в прошлый раз – после революции 1917 года многие в Советском Союзе, особенно те, кто считал себя наследниками Ленина, преследовали цель технологической трансформации, затмевавшую борьбу за власть и экономические маневры. Они испытывают глубокое восхищение и зависть к Соединенным Штатам, потому что на протяжении более двух столетий те были полигоном, где в основном бедный и амбициозный народ превратил дикую местность в могущественную производственную систему.
Об этом свидетельствуют бесчисленные высказывания первых большевиков. Советские лидеры всегда надеялись уловить этот дух и привить его своему народу. В 1920-х годах американские инженеры и промышленники узнавали в своих русских коллегах родственный дух изобретательности и развития. Они даже чувствовали, что советские люди, как и простые американцы, верят в то, что технологии могут обеспечить им и товары, и хорошую жизнь. Возможно, этот технологический дух отражает гораздо больше общего между двумя народами, чем мы думаем. Он может стать мостом для длительного творческого диалога между двумя нациями-строителями.
Перевод статьи How America Helped Build the Soviet Machine
Тэги: США, Экономика, Общество
03.09.2025
В 1920 и 1921 годах Ленин и Кржижановский начали кампанию по реализации национального плана электрификации. Ленин провозгласил на съезде Советов, что электрификация и современное крупное производство обеспечат окончательную победу коммунизма над капитализмом, и предсказал, что «если Россия будет покрыта густой сетью электрических станций… наше коммунистическое развитие станет образцом для будущей социалистической Европы и Азии». Он призвал к самой широкой пропаганде, в том числе к превращению «каждой построенной нами электростанции в оплот просвещения, который будет использоваться для воспитания электрического сознания масс». Он потребовал, чтобы копия национального плана электрификации была направлена в каждую школу – неграмотные крестьяне должны учиться читать по этой книге.
Электрификация продолжалась в течение 20-х годов путем массового переноса технологий. Как и в конце XVII — начале XVIII веков, когда Петр I пытался вестернизировать Россию, советское правительство прибегло к испытанным способам импорта технологий, включая перевод технических и научных книг, наём иностранных специалистов и квалифицированных рабочих, закупку машин и технологических процессов. Но советские власти также пошли на беспрецедентный шаг — импортировали целые системы производства и внедрили их в гидроэнергетические комплексы. Альберт Кан (Albert Kahn), американский архитектор, спроектировавший заводы Ford в Хайленд-Парке (Highland Park) и Ривер-Руж (River Rouge), заметил: «Действительно, трудно понять русскую психологию, которая диктует возведение таких огромных сооружений. У себя в стране мы бы начали с меньших объемов с возможностью расширения, но не в России, где говорят: «У нас нет времени учиться бегать, мы должны летать». При строительстве крупных электростанций Советы полагали, что мощности будут использоваться с наибольшей эффективностью, а кривые спроса и предложения будут совпадать по времени. Любой американский энергетический магнат мог бы предостеречь советских руководителей о том, что подобные предположения маловероятны, и что спрос и предложения должны быть синхронизированы.
Днепровские пороги, над которыми некогда возвышалась крепость украинских казаков, были выбраны местом строительства самого амбициозного из новых проектов — грандиозной гидроэлектростанции и регионального комплекса. Днепровский проект, который часто сравнивают с гидроэлектростанцией Масл-Шоулз (Muscle Shoals), построенной в 1917-1925 годах и ставшей первым блоком в системе Tennessee Valley Authority, был выполнен в американском стиле. Советский Союз назначил американца Хью Купера (Hugh Cooper) главным инженером-консультантом, а руководил проектом советский инженер Иван Александров. Американские компании поставляли оборудование и инженеров. International General Electric построила пять из девяти необходимых гигантских генераторов, остальные были построены в Ленинграде под американским руководством. Компания Newport News Shipbuilding and Drydock Company построила девять турбин мощностью 85 000 л.с., самых больших в мире. Немецкие и шведские фирмы взяли на себя часть реализации крупных объектов, но около 70 процентов гидроэнергетического оборудования было американским. Паровые лопаты, подъемники, локомотивы, скальные буры и строительная сталь также поставлялись из США. Один американец, увидевший стройку, сказал, что она похожа на «Маленькую Америку» — единственной непривычной деталью было присутствие женщин-рабочих. Когда американский фотограф Маргарет Бурке-Уайт (Margaret Bourke-White) посетила стройку, она заметила четырех вирджинцев, ответственных за установку турбин.
Строительство, на котором трудились десятки тысяч рабочих, началось в 1927 году. 1 мая 1932 года состоялось торжественное открытие электростанции имени В. И. Ленина, и она начала работать как крупнейшая гидроэлектростанция в мире. Благодаря этому проекту бесчисленные советские инженеры и рабочие познакомились с западными технологиями. Хью Купер считал, что опыт, полученный на Днепре, позволит Советскому Союзу с его богатыми человеческими и природными ресурсами занять ведущее положение в качестве мировой державы.
В соответствии с ленинской установкой на масштабность, днепровские проектировщики предложили построить энергосистему, подобную той, что выросла вокруг Ниагарского водопада, и сделать ее ядром «единого промышленного комплекса, экономически и технически взаимосвязанного». Здесь предполагалось построить азотно-туковый, цементный, алюминиевый и сталелитейный заводы, связанные между собой высоковольтными линиями электропередач и электрифицированной железной дорогой. Они построили комплекс каналов вокруг порогов и плотины, чтобы сделать возможным беспрепятственное судоходство по Днепру от северной России до Черного моря — мечта Екатерины Великой. Они планировали проложить высоковольтные линии электропередач, по которым электроэнергия должна была поступать в промышленность Донецкого бассейна, расположенного в двухстах милях от города. Они также задумали построить новый город на 150 000 рабочих в самом сердце днепровского комплекса, предсказывая, что население этого района вырастет до восьми миллионов человек.
На церемонии открытия гидроэлектростанции в 1932 году правительство наградило Хью Купера высшей наградой — орденом Красной Звезды. Он стал первым иностранцем, удостоенным такой чести. Купер родился в Шелдоне, штат Миннесота, в 1865 году и строил гидроэлектростанции по всему миру, включая плотину и электростанцию Кеокук (Keokuk dam) на Миссисипи и правительственный объект США в Масл-Шоулз. Работая по контракту с советским правительством с 1927 по 1932 год, он проводил один или два месяца в году на Днепре. Он и его американские сотрудники жили в специальной иностранной секции с комфортабельным жильем, отличной импортной провизией и доступом к бассейну и полю для гольфа.
Купер, сухой и осторожный человек, однажды сказал, что не приемлет никаких «-измов», кроме старого доброго американского здравого смысла, но при этом добавил, что все советские лидеры, с которыми он имел дело, включая Иосифа Сталина, были людьми с большими интеллектуальными способностями и стремились улучшить условия жизни с помощью технологий. Он высоко оценил их честные деловые отношения и отсутствие коррупции, а еще ему понравились русские рабочие, которые охотно помогали ему в его огромном проекте. Попытки научить крестьян-рабочих пользоваться сложной техникой были крайне утомительны, но он добился успеха. Четкая власть советских руководителей над своими рабочими и использование ими сдельной оплаты труда также понравились Куперу.
В Соединенных Штатах Купер поддерживал советско-американские отношения ещё до того, как его страна официально признала Советский Союз. Он возглавлял Американо-российскую торговую палату (American-Russian Chamber of Commerce), директорами которой были представители ведущих американских корпораций. В 1932 году в ней были представлены International General Electric, Westinghouse Electric International, General Motors, W. Averell Harriman & Company и Chase National Bank. Президент Рузвельт признал Советский Союз в 1933 году. По словам историка Герберта Фейса (Herbert Feis), «экономические расчеты вывели вопрос о признании на первый план… Текущие условия в Соединенных Штатах делали привлекательным любой новый иностранный рынок, а российский рынок считался потенциально большим». Однако в конечном итоге «надежды на большую экономическую выгоду не оправдались».
К 1928 году, когда Советский Союз приступил к выполнению Первой пятилетки, Генри Форд (Henry Ford) стал для советских людей бОльшим героем, чем Фредерик Тейлор. Вокруг методов Форда и даже его личности вырос целый эмоциональный культ. К 1925 году его автобиография «Моя жизнь, мои достижения» (My Life and Work) вышла в Советском Союзе четырьмя тиражами, а один американец в России сообщил, что руководители заводов изучают Форда с таким же энтузиазмом, с каким они изучали Ленина. Не одна деревня приняла название трактора Fordson, а репортер New York Times Уолтер Дюранти (Walter Duranty) написал в 1928 году, что «Форд означает Америку и всё, чего Америка достигла, чтобы сделать её образцом и идеалом для этой огромной и отсталой страны… Дешёвое массовое производство — это советская цель, более ценная с практической точки зрения, чем мировая революция».
Советские граждане направлялись на огромные заводы, спроектированные Фордом, а также на Днепровский гидроэлектроузел, как на символ современных советских технологий. А социальная философия Форда, пропагандирующая массовое производство и массовое потребление, вызывала не меньший энтузиазм, чем его машины и планировка заводов. В 1919 году советская делегация попросила о встрече с Генри Фордом, заявив: «Мы считаем, что сможем дать вам понять, что Советская Россия открывает методы промышленной эффективности, совместимые с интересами человечества». Роль Форда в качестве советского героя и поставщика технологий, должно быть, вызвала у него как минимум небольшой кризис идентичности, поскольку в книге «Моя жизнь, мои достижения» (1922) он писал: «Природе противна Советская Республика, ибо она стремилась отрицать природу и, прежде всего, право на плоды труда».
Взгляды Форда на советский режим не оказали сильного влияния на советских граждан, как это сделали его тракторы Fordson. К 1926 году Советский Союз заказал 24 600 Фордзонов, и большинство из них было поставлено. В 1927 году Ford Motor Company хвасталась, что 85 процентов грузовиков и тракторов в Советском Союзе были произведены компанией Ford. Если в 1924 году на всей огромной территории России работало всего около 1 000 тракторов, то к 1934 году их было уже 200 000, причем большинство из них — американского производства.
Троцкий отмечал, что «самым популярным словом среди нашего передового крестьянства является «Фордзон». Действительно, крестьяне устраивали в своих деревнях фордзоновские дни и праздники. Однако как символ Фордзоны были превосходны, но как реальное орудие труда служили не столь хорошо. Зачастую они были слишком легкими для глубокой вспашки российской почвы. В Советском Союзе не существовало сервисной службы Ford для их ремонта в случае поломки. Кроме того, «Фордзон» оказался неподходящей техникой, поскольку работал на бензоле — топливе, которое было в дефиците. Русским же требовались двигатели, работавшие на керосине. После 1928 года они начали импортировать более крупные и прочные тракторы от International Harvester, John Deere и Allis-Chalmers. После 1931 года импорт тракторов резко сократился, поскольку Советский Союз наконец начал наращивать собственное производство — в основном на заводах, созданных по американским проектам.
В Сталинграде советские власти построили огромный тракторный завод, спроектированный Альбертом Каном. Его строительством руководил Джон Колдер (John K. Calder) из Детройта, а компания International Harvester предоставила технических консультантов и разработала модель трактора для этого завода. Около 380 американских инженеров и мастеров помогали налаживать его работу. Завод начал выпускать тракторы в 1930 году и вскоре приобрел дурную славу из-за низкого качества продукции, срывов поставок и грубого обращения с техникой со стороны рабочих, многие из которых никогда прежде не видели электрического света. Колдер также руководил строительством тракторного завода в Челябинске, чей сборочный цех, объявленный советскими властями крупнейшим зданием в мире, должен был выпускать пятьдесят тысяч тракторов «Сталинец» в год. Производство началось в 1933 году с копии гусеничного трактора Caterpillar – при этом Советы, как правило, не платили лицензионных отчислений американскому правообладателю. Леон Сваджиан (Leon A. Swajian), руководивший строительством завода Ford в Ривер-Руж, возглавил расширение небольшого тракторного завода в Ленинграде и строительство завода в Харькове для производства копии трактора International Harvester.
Разочарования американских менеджеров, инженеров и мастеров, пытавшихся запустить тракторные заводы и одновременно имевших дело с советскими чиновниками и рабочими, едва ли превосходили те трудности, с которыми сталкивались американцы, учившие крестьян пользоваться машинами. Американец Гарольд Уэйр (Harold M. Ware) в 1922 году вместе с женой и восемью американскими фермерами отправился в Россию, чтобы обучить крестьян управлению тракторами. Самих прибывших приветствовал лично Троцкий. Он отметил, что почти все они были американцами в первом поколении скандинавского происхождения, и заметил: «Итак, за одно поколение вы превращаете скандинавских крестьян в американских фермеров и трактористов. Что ж, мы можем сделать то же самое и с русскими крестьянами», но для Советского Союза «одно поколение» оказалось очень долгим и трудным.
Всё больше тракторов, произведенных в Советском Союзе после 1930 года, страдали от протекающих радиаторов, некачественно отлитых головок цилиндров, разболтанных подшипников и сломанных клапанных пружин. Один вернувшийся американский инструктор писал: «Я не могу передать, как плохо русские обращаются со своей техникой… Тракторы, рассчитанные на десять лет тяжелой работы, выдерживают там три сезона… Русскому рабочему всё равно, работает он или нет. На самом деле, если он не работает, у него больше времени на сон, а сон — это единственное, что он любит».
Завышенные планы и спонтанные «авралы» по выполнению производственных квот приводили к поломке машин – один советский руководитель совхоза принимал американских экспертов с револьвером на столе — не самый хороший инструмент управления. Делегация из пяти человек от Ford Motor Company, совершившая поездку по стране в 1926 году, обнаружила, что советские люди одержимы графиками, диаграммами и красочными таблицами с бессмысленными цифрами. После того как делегации показали диаграмму, указывающую на множество ремонтных мастерских для тракторов на Украине, она не смогла найти ни одного нормально работающего предприятия. Они видели современные станки и продуманные планировки, но на грязных заводах работали ленивые и плохо управляемые рабочие. В конфиденциальном отчете для компании Ford группа выразила потрясение тем, что политическим соображениям позволялось преобладать над техническими.
Но постепенно скептически настроенные и непокорные крестьяне были переубеждены и стали требовать больше тракторов. К началу Второй мировой войны американские специалисты и тракторы преимущественно американской конструкции в значительной степени способствовали проведению Сталиным жестокой кампании коллективизации сельского хозяйства в Советском Союзе.
Помимо тракторов, русские жаждали заполучить знаменитые легковые и грузовые автомобили Ford. Делегация советской торговой корпорации «Амторг» и Московского автомобильного треста посетила Детройт в 1928 году, через год после того, как Форд перешел с модели T на модель A. Компания Ford проявила интерес к переговорам с Советским Союзом, поскольку мировые продажи модели T падали, а советские заказы на тракторы Фордзон сократились. В мае 1929 года Ford Motor Company подписала контракт с Высшим советом народного хозяйства СССР, согласившись предоставить детальные планы строительства и оборудование для заводов, которые в конечном итоге должны были производить сто тысяч легковых автомобилей модели A и грузовиков модели AA в год. Инжиниринговая компания Austin из Кливленда должна была руководить строительством производственного комплекса, сборочного завода и образцового города для рабочих в Нижнем Новгороде (переименованном в Горький в 1932 году). Альберт Кан руководил строительством меньшего сборочного завода в Москве. Эти заводы должны были собирать автомобили из импортных деталей до тех пор, пока не заработает полноценное советское производство. Обмен несколькими сотнями советских и фордовских мастеров и инженеров помог сгладить этот процесс.
Мнение Генри Форда изменилось со времени написания книги «Моя жизнь и работа». «Россия начинает строить, и я давно убежден, что мы никогда не сможем построить сбалансированный экономический порядок в мире, пока каждый народ не станет настолько самодостаточным, насколько это возможно… Народы будут делать то, что делает Россия», заявил Форд. Он считал, что контракт передаст Советам опыт, накопленный за полвека. Индустриализация означает процветание, а процветание способствует миру во всем мире. Те, кто помнил амбициозный проект Форда по отправке «Корабля Мира» (Peace Ship) во время Первой мировой войны в Европу, едва ли могли сомневаться в его искренности, как и в его решимости продавать автомобили.
Когда в феврале 1930 года завод в Нижнем Новгороде начал производство, горожане восторженно праздновали, но советские чиновники проницательно настояли на том, чтобы руководитель Ford отправился в двухмесячный отпуск на Черное море, пока они не убедятся, что сборочные заводы в Нижнем Новгороде и Москве смогут работать без него.
В январе 1932 года начал работу крупный производственный комплекс. На Волге была создана своя «Ривер-Руж», а москвичи получили возможность стать владельцами Model A. На бумаге Ford понес убытки по этому соглашению: Советы закупили меньше половины оговоренного количества автомобилей. Но поскольку компания в то время переходила на двигатели V-8, нижегородский проект позволил ей сбыть производственное оборудование на три миллиона долларов, которое в ином случае отправилось бы на слом.
Проводники технологической революции отважились и на другой подвиг — строительство металлургического комбината, аналогичного заводу в Гэри. Он был возведен за Уралом, в Магнитогорске, у двух невысоких гор, богатых магнетитовой железной рудой, вызывавшей суеверный интерес с тех пор, как первые исследователи заметили отклонение стрелок своих компасов. Добыча руды здесь велась с XVIII века, но примитивная транспортировка и огромные расстояния до рынков западной России делали ее разработку нерентабельной. Теперь советские лидеры планировали построить ни больше ни меньше как крупнейший и самый современный в мире металлургический завод. В его состав должны были войти фабрики для магнитной сепарации, обогащения и окускования руды, восемь гигантских доменных печей объемом 1500 тонн, 28 (позднее 42) мартеновских печи, три бессемеровских конвертера, сорок пять коксовых батарей и три прокатных стана. Эти предприятия должны были стать частью большого регионального комплекса, включавшего золотые, платиновые, серебряные, медные, никелевые, свинцовые и алюминиевые рудники, машиностроительные и оружейные заводы, тракторные и вагоностроительные предприятия, нефтяные месторождения и НПЗ, а также транспортные линии к угольным бассейнам вплоть до Сибири. Этот проект создания социалистических рабочих поселков на пустынных землях получил название Урало-Кузнецкого комбината. Советы хотели показать, что могут не только перенять капиталистическую производственную систему, но и превзойти её.
Крестьяне из центральной России и мигранты из Сибири — некоторые из них были беглецами из недавно коллективизированных хозяйств — хлынули в Магнитогорск в поисках работы еще до прибытия советских и иностранных инженеров. Главным иностранным подрядчиком выступила компания Arthur G. McKee & Company из Кливленда. Немецкая фирма построила прокатный стан, а коксохимический завод возводила американская компания «Koppers and Company». Строительство мартеновских печей, транспортной системы, водоснабжения и других объектов контролировали различные советские организации. Другая американская инжиниринговая компания, Freyn Engineering, совместно с советскими инженерами проектировала и строила Кузнецкий металлургический комбинат — еще одну часть регионального плана. Четырнадцать инженеров Freyn консультировали советские власти по развитию сталелитейной промышленности начиная с 1927 года.
Джон Скотт (John Scott), молодой американец, работавший в этом городе, оставил воспоминания о своих впечатлениях. Он писал, что видел много пота и крови, а также «великолепно построенный завод». Скотт бросил Университет Висконсина в 1931 году, чтобы стать сварщиком в General Electric. Не найдя применения своей энергии и энтузиазму дома во время Великой депрессии, он решил «приложить руку к строительству общества, которое, казалось, было хотя бы на шаг впереди американского». Он жил с рабочими, строившими доменные печи Магнитогорска, и видел, как многие из них умирали или страдали от холода, голода, истощения и несчастных случаев. Тысячи политических заключенных и раскулаченных крестьян работали на «Магнитке» под наблюдением тайной полиции. Специальные уполномоченные из Коммунистической партии приезжали из Москвы, чтобы обеспечить выполнение графиков и квот – Скотт описывал их как источники инициативы и энергии, способные заставить дело двигаться, несмотря на интриги и поиск «вредителей». В 1942 году он пришел к выводу, что «строительство Магнитогорска и всех промышленных районов Урала и Западной Сибири были плодом несгибаемой воли Сталина и его безжалостного упорства».
Большинство высокопоставленных сотрудников таких проектов обучались как политическим догмам, так и техническим навыкам. Инженеры старого режима всегда вызывали подозрения, но, как правило, были гораздо лучше подготовлены, чем молодые инженеры — выпускники советских вузов. Однако инженеры с дипломами советских техникумов получали в шесть-восемь раз больше, чем неквалифицированные рабочие. Высшие руководители зарабатывали в тридцать раз больше рабочих, а иностранные инженеры, включая американцев, имели самые высокие зарплаты и уровень жизни среди всех.
Для проектирования рабочего города Магнитогорска советские плановики привлекли немца Эрнста Мая (Ernst May), одного из ведущих европейских архитекторов-авангардистов. Май использовал индустриальные методы для строительства современных жилых кварталов во Франкфурте-на-Майне в 1920-х годах, и советское руководство явно желало создать не только современную промышленность, но и современный образ жизни. Построенный им Соцгород, по словам Скотта, не был «действительно хорошим примером социалистического города». Он состоял из пятидесяти больших трех-, четырех- и пятиэтажных многоквартирных домов с балконами, окруженных открытыми площадями, фонтанами, цветочными садами и детскими площадками. К 1937 году квартиры были отчаянно переполнены, в каждой комнате проживало до пяти человек. В квартирах было электричество, центральное отопление, водопровод и ванны, но ванны обычно использовались для хранения вещей, т.к. русские предпочитали традиционные общественные бани.
Несмотря на всех иностранных консультантов, советников и оборудование, интенсивную обучающую и воспитательную работу, а также решимость партийных представителей, «Магнитка» сталкивалась с постоянными трудностями. Неквалифицированная рабочая сила неправильно использовала импортную технику, нереальные графики порождали брак и искаженную отчетность, транспортные и погрузочные средства были перегружены, запасы часто заканчивались катастрофически и неожиданно. К концу первой Пятилетки отставание от графика было настолько велико, что сроки сдачи были перенесены на конец второй Пятилетки.
Примерно с 1934 года акцент начал смещаться со строительства заводов на собственно производство. В 1936-1937 годах полным ходом шла передача ответственности русским инженерам. Иностранных специалистов, которых прежде Советский Союз баловал, теперь начали обвинять во вредительстве. Молодые советские инженеры набирались опыта и начинали пользоваться престижем и уважением, которые ранее принадлежали иностранцам. Русские рабочие тоже начали проявлять себя. Блюминг, который в 1934 году часто простаивал, к 1935 году уже перерабатывал всю сталь, которую могли выдать мартены. Прокатный стан, неэффективно работавший в 1934 году, в следующем году также вышел на полную мощность. К 1938 году, по оценке Скотта, Урало-Кузнецкий комбинат всё ещё производил лишь около 45% от запланированного объема, но он был впечатлен чудом, сотворенным в безлюдной пустыне. «Магнитка» производила больше чугуна, чем все заводы Чехословакии, Италии и Польши вместе взятые. Тем не менее, даже на полную мощность он в обозримом будущем не мог произвести достаточно металла даже для стальных рельсов, необходимых для строительства железнодорожной системы гигантского регионального комплекса, частью которого являлся.
С углублением Великой депрессии на Западе и ростом фашизма в Германии и Италии в 1930-х годах сталинская политика перешла от зависимости от иностранных инженеров и промышленников к опоре на новое поколение советских инженеров, подготовленных после 1917 года. Сталин всегда стремился к тому, чтобы советские технологии и промышленность догнали и превзошли западные, а с приближением войны Советский Союз стал ещё решительнее добиваться самодостаточности. Во время Второй мировой войны СССР в значительной степени опирался на огромные производственные системы, созданные с американской помощью, дополняя их оборудованием, полученным по ленд-лизу от союзников. После войны Сталин, Никита Хрущев и Леонид Брежнев пытались поддерживать мощь страны, полагаясь исключительно на собственных инженеров, ученых, рабочих и управленцев. Советские военные и космические технологии демонстрировали впечатляющие успехи, но, несмотря на эти вершины, в стране существовали проблемы, особенно в производстве потребительских товаров. Централизованное планирование и командная экономика не сработали для разросшейся экономики Советского Союза так же хорошо, как для такой строго организованной корпорации, как Ford Motor Company в 1920-х годах.
Сейчас, в 1980-е годы, Михаил Горбачев, подобно Ленину, полон решимости восстановить Советский Союз как современное государство, основанное на науке и технике. Он уже предложил институциональные, социальные и психологические изменения, и поощряет значительное расширение контактов с иностранными технологиями и наукой через совместные советско-иностранные, в том числе американские, технологические и промышленные предприятия. Среди американских компаний, участвующих или планирующих промышленные проекты в Советском Союзе — Archer-Daniels-Midland с её передовыми технологиями переработки кукурузы, Honeywell, которая согласилась помочь модернизировать около сотни советских заводов по производству удобрений, Dresser Industries и Combustion Engineering, Inc., участвующие в совместных предприятиях по производству оборудования для нефтяной промышленности, и Occidental Petroleum, давнего лидера в советско-американской торговле, в настоящее время участвующей в строительстве нефтехимического комплекса стоимостью шесть миллиардов долларов.
Прошлая роль Америки в создании Советского Союза способствовала как блестящим успехам, так и мучительным провалам в начинании, движимом как подлинным идеализмом, так и безжалостным стремлением к цели. Можно провести параллель между преобразованиями в России и более ранним технологическим развитием нашей собственной страны. Примерно до 1850 года европейцы, особенно британцы, считали американские технологии «кривыми» – разваливающиеся деревянные мосты, шаткие железные дороги и взрывающиеся паровые котлы были обычным явлением. Хотя американские изобретения на выставке в Хрустальном дворце в Лондоне в 1851 году были признаны гениальными, а разговоры о новой американской системе производства уже ходили, Британия всё ещё чувствовала себя уверенно и превосходно в своем технологическом лидерстве. Американцы на протяжении столетия активно заимствовали технологические знания из Европы. Но всего через полвека рост американского производства и патентов превратил Британию во второстепенную державу. Михаила Горбачева может обнадежить тот факт, что между окончанием Американской революции и началом американского технологического и промышленного превосходства прошло более века. Возможно, он с нетерпением ждет 2017 года.
Советский Союз и сегодня остается грандиозной сценой, на которой разыгрывается история созидания и строительства. Если история повторится и произойдет новая масштабная передача американских технологий, возможно, американцы на правом фланге политического спектра увидят в этом лишь очередной безжалостный захват власти Империей Зла, а левые — продажность западных промышленников, движимых прибылью. Скорее всего, основная мотивация будет той же, что и в прошлый раз – после революции 1917 года многие в Советском Союзе, особенно те, кто считал себя наследниками Ленина, преследовали цель технологической трансформации, затмевавшую борьбу за власть и экономические маневры. Они испытывают глубокое восхищение и зависть к Соединенным Штатам, потому что на протяжении более двух столетий те были полигоном, где в основном бедный и амбициозный народ превратил дикую местность в могущественную производственную систему.
Об этом свидетельствуют бесчисленные высказывания первых большевиков. Советские лидеры всегда надеялись уловить этот дух и привить его своему народу. В 1920-х годах американские инженеры и промышленники узнавали в своих русских коллегах родственный дух изобретательности и развития. Они даже чувствовали, что советские люди, как и простые американцы, верят в то, что технологии могут обеспечить им и товары, и хорошую жизнь. Возможно, этот технологический дух отражает гораздо больше общего между двумя народами, чем мы думаем. Он может стать мостом для длительного творческого диалога между двумя нациями-строителями.
Перевод статьи How America Helped Build the Soviet Machine
Тэги: США, Экономика, Общество
03.09.2025
Alexander (c) Stikhin